Теодор Вульфович - Там, на войне

… У окна стояла женщина. Она старалась разглядеть этих рожденных бронированной утробой… и все еще машинально, не вникая в смысл, повторяла слова молитвы.

Экипаж танка и разведчики расположились в особняке. Хозяева бежали с немцами. В доме было пусто, холодно, неуютно. Шумно вошли автоматчики с котелками — принесли обед. Хозяйничал брезгливый старшина Верховой. Он был матерым снабженцем, добывал продукты как из пустоты, и постоянно словно факир пренебрегал своими успехами… Все уселись полукругом, поближе к разгоревшемуся камину. Его топили всем, что попало под руку и могло полыхать. Пространство чистили огнем, но все равно было промозгло и отвратительно… Смолкли разом. Только ложки скребли края походных котелков да ветер дребезжал стеклами в разбитом окне. Не ели горячего со вчерашнего утра. Торопились. Каждую минуту могли поднять, и — в путь.

Командир сидел на низеньком поломанном диванчике и сосредоточенно ел, словно решал математическую задачу с множеством неизвестных… Возле камина в мягком кресле расположился старшина Верховой, рядом с ним на перевернутом ящике устроилась крепко сбитая радистка Светлакова. Большая, неповоротливая, она еле помещалась в просторной солдатской шинели.

Первым отобедал старшина. Он разгладил рыжеватые усы и неторопливо закурил.

— А что, товарищ гвардии старший лейтенант, это все еще Польша? Или уже… — спросил он командира, чтобы побеседовать.

— Польша. Теперь до самого Одера Польша.

— Далеко еще?

— Без малого километров двадцать будет.

Вошел автоматчик Наум Комм. Его недавно усадили на броню этого танка. Или он сам напросился?.. Темные, широко расставленные глаза зло поблескивали, от каждого движения веяло раздражением. Он продрог, подошел поближе к камину, засунул рукавицы за пояс и протянул руки к огню.

— Ты бы поиграл малость, а?.. — обратился к нему Верховой. — Вот бы и разогрелся.

— Теперь, пожалуй, поиграешь… — буркнул в ответ Наум. — Аккордеон в штабной машине был, так что… — он безнадежно махнул, рука прошлась по воздуху, поставила крест на всем, что было в штабной машине.

— Э-э-э-э, растяпа… — упрекнула Светлакова. — Такую гармозень в штабной машине возить! — она покрутила толстым пальцем у виска…

Опять стали слышны отдаленные артиллерийские выстрелы. Обед подходил к концу.

— Вот, говоришь, здесь в Польше за музыку лагерь давали, — пожилой автоматчик обращался к Науму.

— Не за всякую, — заметил Комм. — Под запретом были определенные композиторы.

— Что за вред им был от музыки?.. Песня, другое дело. Там слова — содержание! А просто музыка: ля-ля, ля-ля-ля… Ничего не определишь… — резонерствовал старшина.

— Философ ты, прямо философ, — взвизгнула радистка, явно подстраиваясь к тону Верхового.

В зал вбежал сержант Маркин. Комбинезон на нем был расстегнут, медали форсисто позвякивали на гимнастерке. Он не заметил командира и что было силы прокричал:

— Ребя!.. Рояль нашел!

Танкисты рассмеялись.

— Ну, чего вы? Дело говорю, — тут он заметил командира. — Товарищ гвардии старший лейтенант, а товарищ гвардии… Майора вызвали в штаб корпуса, сто процентов! Мы тут постоим. Это факт. Так что, — выпалил он, — квартира, обогреться можно, и рояль… — Он сделал паузу. — Все крышки целы.

Командир посмотрел на часы и встал. Вместе с ним поднялись все разом.

Пошли большой группой.

Порывы резкого ветра с силой рвали польский флаг, укрепленный на балконе соседнего дома. А там, ближе к Одеру, неистово завывали минометы. Им размеренно отвечала артиллерия, ухая и перекликаясь… Впереди было форсирование Одера: «…Какое оно будет?.. Если ледок есть, то уже совсем тонюсенький. Будем купаться… А если открытая вода, то автоматчикам и саперам полная хана. И половина полувзвода до того берега не доберется…»

Сержант Маркин распахнул тяжелую, побитую осколками дверь. Как хозяин пригласил входить, не стесняться… Усердно, но тщетно сбивали грязь с сапог. Заходили по одному.

За столом сидела женщина. Она оторвалась от работы и на вошедших глянуло строгое лицо. Безукоризненная линия прямого пробора. Высокий лоб, спокойная темная линия бровей. Ей было явно больше сорока. Держалась прямо и горделиво, а карие усталые глаза смотрели холодно. Одно слово — полячка…

Все здоровались.

— Вечер добрый, — сдержанно ответила хозяйка один раз.

— Я к вам гостей привел, — с наигранной бодростью проговорил Маркин, хотя и он несколько оробел.

— Прошу, — по-прежнему сдержанно ответила хозяйка.

Тогда к ней обратился командир автоматчиков:

— Разрешите обогреться… И позвольте нашему товарищу поиграть на рояле.

Хозяйка с некоторым удивлением глянула на командира, достала из кармана вязаного жакета маленький ключик и положила его на стол. Она снова склонилась над работой и продолжала шить с нарочитой размеренностью. «Вот она, «освобожденная земля», без воплей и распростертых объятий: встречали и радостью, и косым взглядом, и бутылью самогона, и пулей… Вот пришел он, грязный, измотанный, мало похожий на освободителя… Да-да, конечно освободитель. Спору нет… Но… что за чучело?.. Что у него на уме?.. Что идет за ним следом?»

Солдаты рассаживались, расстегивали шинели, но было как-то не по себе. Только сержант Маркин плотно уселся в глубокое кресло, положил ногу на ногу, уже закурил и, видимо, чувствовал себя совершенно свободно.

Наум не спеша стянул замызганные рукавицы, аккуратно снял чехол с инструмента, отомкнул замок, открыл крышку клавиатуры. Снял ватник и сел. Его волосы сбились под шапкой и прическа казалась затейливой, с хохолком на макушке… Он откинулся, расстегнул ворот гимнастерки и осторожно положил руки на клавиши. Так осторожно, точно клавиши могут рассыпаться от прикосновения… Казалось, пальцы не двигались, а по комнате уже лилась мелодия, даже не мелодия — наигрыш… Это было какое-то попурри: одна мелодия сменяла другую, перетекая незаметно и как бы сама по себе. Наум разминал застывшие пальцы и, может быть, вспоминал…

Маркин еле заметно оглядывался по сторонам — «если бы опять не его находчивость, куковали бы в холодном особняке. И хрен бы что слушали сейчас…» Его довольно курносая физиономия пыталась выразить напряженное внимание. Сержант уже не отрывал взгляда от рук Наума и удивлялся: «как это ему удается… Неужто ни разу не промахивается?..»

В музыке появилась некая стройность, — нет, не наигрыш, не напев, а сила и напор…

Пожилой автоматчик Сысоев вроде бы и не слушал и не слышал… Два сына на фронте, воюют раньше отца и старший уже скоро год, как пропал без вести.