Лидия Ивченко - Кутузов

Этот день, хотя и весьма кровопролитный, мог, однако, остаться малозначащим, если б не безнадежное положение, в которое вовлекли австрийского Императора, который, едва закончилось сражение, послал просить свидание у Бонапарта и, получив его, отправился выполнять продиктованные ему предписания, не получив никаких гарантий, не обусловив никаких основ безопасности. Первое, что потребовал Бонапарт, было, чтобы Император австрийский предложил русскому Государю вывести свою армию из австрийских владений, и несмотря на советы русского Императора не подписывать ничего недостойного и заверявшего, что он будет поддерживать его всеми возможными средствами, ничто не могло заставить [австрийского императора] подумать о собственных интересах. Видя это, Император решился вернуть свою армию в Россию, не желая вмешиваться ни в какие соглашения между Венским двором и Бонапартом. Теперь Австрия предоставлена самой себе и отдана на милость Бонапарта»107. Все бедствия, в которых обвинял князь Долгоруков австрийцев, были очевидны для Кутузова с той самой минуты, как он в одиночку выбирался от Браунау до Ольмюца; он сообщал о трудностях коалиции в рапортах Александру I, получая в ответ требования жестко следовать инструкции и прежним договоренностям. Взгляд на события Кутузова изначально был более взвешенным, чем взгляд молодого императора, которого уже всецело захватила идея союза с Пруссией. Но император Франц сложил оружие отнюдь не сразу! На пятом переходе из Сенниц Кутузова нагнал генерал Штраух с вопросом от австрийского императора: «Уполномочен ли он возобновить действия против французов, если обстоятельства побудят Венский двор прервать перемирие?» Действительно, положение Габсбургов становилось отчаянным: Священная Римская империя доживала свои последние дни, часть ее земель шла на вознаграждение союзников Наполеона — баварцев, вестфальцев, гессенцев. Кутузов все это понимал, поэтому с грустью ответил своему собрату по оружию, что «он не властен возвратиться и должен продолжать марш, имея приказание вести войска в Россию». Почему с грустью? Очевидно, он не мог не сознавать всех перемен, которые должны были произойти в Европе после ухода с театра военных действий Российской императорской армии. Об этом рассуждал в своем письме Жозеф де Местр: «После Аустерлица все потеряно. Я не могу думать о сей битве, не вспоминая знаменитые слова Тацита: „Никогда еще не было столь очевидно, что богов нисколько не заботит счастие наше, а лишь то, как бы наказать нас“. Это какое-то чудо, какое-то колдовство… Этому нет даже названия, и чем больше думаешь, тем менее понимаешь что-либо. Как мог мудрейший и человеколюбивейший Государь, столь утрированно не доверяющий собственным суждениям <…> как такой Государь решился дать сражение противу мнения всех своих генералов и последовал советам кучки молодых царедворцев? Но ведь именно это мы только что и видели. В нескольких шагах позади шла на соединение с ним целая армия при полном запасе провианта. Промедление давало лишь выгоду; но нет, надобно было скорее драться»108. Кутузов понимал, что у обеих сторон есть серьезные основания к неудовольствию друг другом. По словам Э. Крейе, поспешный уход с театра военных действий русских войск обескуражил австрийский генералитет. Нельзя забывать, что так же внезапно русская армия рассталась со своими союзниками в 1799 году после Швейцарского похода Суворова, что неизменно производило впечатление ненадежности российского правительства. На наш взгляд, американский исследователь совершенно справедливо назвал в числе главных причин недоразумений между союзниками несовершенство средств коммуникаций. В те времена действительно требовалось немало времени для того, чтобы действовать согласованно: как убедительно свидетельствуют документы, совместные решения постоянно оказывались «вчерашним днем» по отношению к событиям. В выигрышном положении, безусловно, находился Наполеон, как всегда совмещавший в себе функции главы государства и главнокомандующего: ему не с кем было согласовывать свои планы, то есть это был, по Фридриху Великому, самый идеальный вариант управления армией в военное время. Пока Наполеон побеждал, современники обращали внимание на положительную сторону ситуации, бедственная грань которой открылась лишь со временем, и для всех сделалось очевидным, что бесконтрольное распоряжение человеческими ресурсами завело в тупик не только Францию, но и ее союзников. Пока же российские войска возвращались домой. На пути М. И. Кутузова настигло письмо императора Франца от 29 ноября: «Господин генерал-аншеф! Я из письма вашего <…> с удовольствием усматриваю, что вами предприняты, согласно условиям, установленным во время перемирия, все меры к передвижению армии Его Величества Императора российского. Если колонны пойдут беспрепятственно по весьма мудро составленному вами, господин генерал-аншеф, плану, то французская армия о том и подозревать не будет»109.

Тогда же Кутузову привезли именной указ Александра, в котором говорилось о том, что прусский король выразил готовность пропустить корпус Эссена (находившийся в армии Кутузова) в Силезию на соединение с другим русским корпусом генерала Беннигсена. Кутузов отказался исполнить этот указ с резким комментарием: «Таковое движение не может не встревожить французское правительство и не навести, быть может, заботы австрийскому двору; сохранить оное в тайне есть вещь невозможная, ибо должно отправить кого-либо предварительно для заготовления продовольствия нужного сему корпусу, что немедленно учинится известным в главной квартире французской; тогда кто отвечает, что Бонапарте, позволяющий себе все на свете (выделено мной. — Л. И.), не пошлет корпус прямою дорогою для пресечения дороги и нападения на сей [корпус] под командою генерал-лейтенанта Эссена. Сверх сего, соображая, что, может быть, ваше императорское величество, войдя уже во все сии подробности, повелели отправить к армии генерала Беннигсена часть войск из расположенных на границе, что удобнее и скорее исполнено быть может, я решился вести всю армию со мною и не приступать к отделению от себя корпуса генерал-лейтенанта Эссена до получения высочайшего вашего величества повеления. Тем паче еще, что девять баталионов, состоящих в оном корпусе, не могут учинить значущую диверсию против неприятеля, естьли бы сей учинил нападение на пределы Пруссии, в коей считается теперь более двухсот тысяч собственного войска их в движении»110. Заметим, что Кутузов довольно в резкой форме отказался выполнять именное повеление, да еще и высказал соображения о том, что государь, «уже войдя в подробности» (классическая форма вежливости — указать человеку, до чего он должен был сам додуматься, однако недодумался), пошлет к границе другие войска, причем Кутузов не преминул указать, какие именно и почему именно их, что вообще не входило в его компетенцию как главнокомандующего Подольской армией, впрочем, как и язвительные замечания о «девяти баталионах», и намеки на то, что Пруссия могла бы сама о себе позаботиться. Отметим, что тон письма побудил Михайловского-Данилевского не процитировать, а пересказать документ, почти целиком изменив в нем все фразы, хотя он заключил их в кавычки как оригинал письма самого Кутузова. Чем чаще мы обращаемся к документам той поры, тем сомнительнее представляется версия, будто сложные отношения между государем и подданным объяснялись угодливостью и нерешительностью полководца, которому якобы не хватило мужества возразить императору под Аустерлицем.