Святослав Рыбас - Красавица и генералы

Доказано, что Волков, зная, что между правлением и "рабочей группой" установились отношения вражды и взаимного недоверия, и сам принимая активное участие в деятельности "группы" и будучи, кроме того, знакомым с точкой зрения Наумова по его выступлениям и угрозам, зная его террористское прошлое и то, что он уже судился за самочинный расстрел (князя) Меньшикова, - не только не отводил мысль Наумова от возможности подобной же расправы с руководством жилтоварищества, но, наоборот, со своей стороны выдвигал угрозы лично расправиться в отношении к Ланге, чем способствовал укреплению этой мысли Наумова.

Принимая во внимание уродливую бессмысленность и гнусность убийства, тем более Ланге был крупным и дорогим работником, приговорил:

Наумова - 10 лет со строгой изоляцией. Белкова - 10 лет со строгой изоляцией."

Так и завершилось это судебное разбирательство, наказав виновных и оградив идею примирения всей силой закона. Но трибунал не мог помочь найти Москалю нового инженера, воспитать в шахтерах уважение к старой культуре. Трибунал как будто поднял в холодную высь сияющий меч справедливости и предоставил Ивану Платоновичу возрождать разрушенные связи.

И Рылов, и шахтарчуки, и полуголодные талоны рабкоопа - многое было против затеи Ивана Платоновича. Но слава Богу, в Бахмуте его поддержали, потому что не могли не поддержать, потому что, чем сильнее одни держатся за разрушительный гнев, тем сильнее принимаются другие врачевать, восстанавливать разрушенное.

3

После перебазирования корпуса в Болгарию жизнь сложилась так, что Виктора все больше отрывало от русской военной силы и вместо белого братства в его сердце укрепился образ родной земли. Сперва он с полком строил железнодорожные пути в порту, таскал рельсы и возил тачки с гравием, потом прокладывал дорогу в горах и в конце концов превратился в дорожного рабочего. Светло-желтые песчаники, холмы и гривы, поросшие полынком, молочаем и шиповником, напоминали степь. Ляжешь под куст, закроешь глаза - и выходят к тебе незабвенные тени.

- Витье, пей кисло мляко! - зовут болгары.

Открываешь глаза, и никто не ведает, где ты был сейчас, что рядом с тобой были мать, отец, брат.

В Софии в соборе Александра Невского на одной из икон написано: "Болгарин, помни свой род и язык!"

В Софии есть общество "Союз возвращения на родину".

В Софии кутеповская контрразведка охотится на тех, кто продает русскую землю.

- Вставай, Витье, вставай! Русия - наша майка...

Для болгар она мать, а для него?

Но говорят, что всех возвращающихся красные сажают или ссылают в Сибирь. За ним-ледовый поход, московский поход, крымское сидение. Простят ли? Не проще ли жениться на болгарке, переодеться в суконные шаровары, белую рубаху и безрукавку и топать обутыми в сандали-царвули ногами, танцуя хоро? И зачем тебе твой род и язык? Будет новый род, новый язык, жизнь безбрежна, братушка Витьо...

В конце 1923 года Виктор Игнатенков вернулся в Россию и был задержан представителями Государственного политического управления в линейном пункте Одесской эвакобазы. С ним обращались вежливо, но под вежливостью без труда различалась настороженность и враждебность. Его просили вспомнить все его действия, начиная с боев под Лихой, куда он пошел добровольцем. И он увидел, что доброволец - это для них самый заклятый враг, идейный, что они ничего не забыли, хотя объявили амнистию.

- Я арестован? - спрашивал он.

- Нет, это проверка, - отвечал следователь. - Если вы готовы идейно разоружиться и признать Советскую власть, то нас поймете...

А что ему понимать?

Бои под Лихой, атака, застрелили раненых красноармейцев, ранение в руку, Ростов, ледяной поход, убийство парализованного Старова...

В какую-то минуту Виктору показалось, что он вызвал у следователя сочувствие.

- Вы воевали? - спросил Виктор.

- Да, - сказал следователь.

- Тогда поставьте себя в мое положение... Что бы вы сделали на моем месте?

- Это невозможно, - возразил следователь. - Вы исторически обреченная сторона.

- Но наши войска дошли до Тулы. Еще немного - и взяли бы Москву. Разве такое было невозможно?

- Я говорю: невозможно. Это белоэмигрантская пропаганда, скорее выбросьте ее из головы... Мы послали на вас запрос. Если за вас поручатся, отпустим... Но подобные речи?.. В вашем положении? - Следователь поднял руку и погрозил пальцем: - Мы вас видим до дна. Запомните - до самого дна!

Виктор почувствовал, что тот напрягся и ловит мгновение, когда в нем прорвется несломленность, чтобы раздавить ее. Ему надо было бы промолчать, потупив очи, но он в сердцах сказал, что вернулся не для того, чтобы ему грозили.

- Ты передо мной не заносись, - переходя на "ты", ответил следователь. - Пока ты белогвардеец и твое дело выполнять волю победившего пролетариата. Заслуживать право ходить по родной земле.

Виктору казалось, что это право у него никто не может отнять. Но, видимо, это было не так.

В конце концов проверка закончилась. Москаль поручился за него, и следователь перевернул эту страницу Викторовой жизни. На прощание молодого репатрианта предупредили, что в поезде по дороге домой ему лучше всего не распространяться о своем прошлом, потому что народ может устроить новую проверку, - короче, отпустили с миром учиться жить на родной земле.

* * *

Анне Дионисовне сын был дороже всего, и Москаль это понимал, старался помочь Виктору. Он устроил пасынка младшим штейгером к себе на рудник, объяснял ему многие непонятные вещи, предостерегал от сравнений. Но Виктор был доволен всем. Он говорил, что он патриот и все понимает, как надо.

Жизнь стала складываться из осколков привычного. Главное, он дома, и это давало силы, и он подшучивал, успокаивая Анну Дионисовну:

- Ничего, мне очень хорошо. На родном пепелище и курица бьет.

С фотографических карточек смотрели отец, брат, старики и сам Виктор, тринадцатилетний мальчик в гимназической форме. Сохранились книги и мебель. Только вместо хутора была квартира в трехэтажном доме, прозванном "дом спецеедства". Спецов в нем было мало, но в названии выразилось общее отношение к этому ненадежному и, увы, необходимому сословию, а также гибель инженера Ланге.

- Ничего, маманя, все устроится, - говорил Виктор. - Я даже с Миколкой помирился.

Он действительно простил Миколке, но Миколка не простил, сказал, что обождет прощать. Виктор об этом умолчал, чтобы не тревожить мать.

- Я понимаю, - продолжал он. - Я еще должен постараться показать себя...

Однажды он спросил Москаля, почему в семнадцатом году шахтеры сами управляли рудником и не позволили себя перехитрить даже управляющему Ланге, а сейчас рудник управляется сверху. Он пытался найти свою тропинку, привязать частицу своего прошлого к новому дню, как будто напоминал: что же забыли свой путь?