Николай Павленко - Меншиков

Вторая сестра Александра Даниловича, Мария, упоминается в письмах князя всего три раза, и то благодаря драматическим событиям, в которых оказался ее муж, бригадир Алексей Федорович Головин. Во время обороны Полтавы он угодил в плен, а потом был освобожден под Переволочной. Дальнейшая судьба Марии Даниловны нам неизвестна. С уверенностью можно сказать лишь одно – она умерла ранее 1718 года, а ее супруг Алексей Головин скончался в 1718 году в чине генерал-майора. Единственная их дочь Анна вышла замуж за морского флота поручика Александра Ивановича Леонтьева.

С племянницей Александр Данилович поддерживал более теплые отношения, чем с сестрой Марией. Во всяком случае, писем Марии Даниловны не сохранилось, а посланий Анны Леонтьевой и ее супруга дошло несколько десятков. Они высвечивают любопытные бытовые подробности тех времен, переносят нас в мир их несложившейся семейной жизни.

Первые письма относятся к 1716–1717 годам, когда Леонтьев еще служил на корабле и участвовал в морских походах. В июне 1717 года муж и жена обратились к светлейшему за защитой. Александр Леонтьев жаловался на Василия Ржевского и его брата Матвея, что оба они, в его, Леонтьева, отсутствие, «всякими ругательными шутками и досадами» изводили жену, «давая всем знать, что будто бы она многих любила». Кроме того, «князь Николай Гагин (чаю, больше по того же моего злодея наученью), приходя дважды, склонял жену мою, чтобы она ево любила».

Супруга в отдельном письме тоже взывала к помощи могущественного дяди и просила «милостиво охранить» ее невинность: «Ей, ей, государь-батюшко от сеи печали всечасно боюся, чтобы не преключилась какая ему (супругу. – Н.П.) болезнь – так он жестоко себя сокрушает, что во всем своем состоянии отменился».

Братья Ржевские, возводя поклеп на жену поручика Леонтьева, думали, что племянница утратила расположение князя и не пользуется его покровительством. В этом они просчитались.

Александр Данилович горячо вступился за честь своей родственницы и обратился с просьбой к адмиралу Апраксину, чтобы тот приструнил обидчиков, служивших по его ведомству. Адмирал откликнулся и уведомил поручика: «Изволил мне (Леонтьеву. – Н.П.) милостиво обещатца больше оное изследовать и учинить мне в том всякую сатисфакцию».

«Сатисфакции» капитан-поручик так и не получил. То ли от переживаний, то ли по другим причинам, но Леонтьев тяжело занемог, по всей видимости, чахоткой, с неимоверной быстротой подтачивавшей его здоровье. Последнее письмо капитанпоручика датировано июнем 1718 года, накануне трагической развязки: «Сие письмо перед смертию своею Александр Иванович приказал написать, паче вдруг ослабел, что не мог подписатися рукою своею».[397]

Меншиков опекал племянницу и после того, как она овдовела. В июне он велел ей после шестинедельного траура вместе с сыном приехать в Петербург. О причинах вызова сказано глухо: «Ваше сюда прибытие немалой вам впредь плод принести может». Вероятно, речь шла о вступлении в права наследницы имуществом, принадлежавшим отцу Анны – Алексею Головину.

Сведения о третьей сестре, Татьяне Даниловне, крайне скудны. Единственный раз ее имя названо в письме детей Меншикова к родителям от 21 июля 1724 года: «Сего дня у нас кушают тетушки Татьяна Даниловна, Анна Даниловна, да Анна Яковлевна».[398] Других данных о ней нет.

То, что сестры в письмах Александра Даниловича редко упоминаются, можно объяснить двумя обстоятельствами: либо сестры вместе с семьями, живя в Петербурге, не имели надобности в переписке, либо в семье Меншикова его родственники пользовались меньшим почтением, чем родичи жены. На наш взгляд, предпочтение надобно отдать второму суждению. В данном случае это тем более вероятно, что к усилиям Дарьи Михайловны следует прибавить и старания ее сестры Варвары Михайловны.

Брату Дарьи Михайловны Ивану Арсеньеву Меншиков уделял большее внимание, чем прочим родственникам, вместе взятым. Александр Данилович, разумеется, не без влияния жены, проявлял заботу об его образовании. На первых порах шурин учился в России. 12 сентября 1706 года Меншиков поручил надзор за обучением своего родственника приятелю Петру Павловичу Шафирову. «…Изволь моего шурина […] отдать в нашу школу и прикажи его учить немецкому, французскому языку».[399]

В 1710 году Иван и его старший брат Василий были отправлены для продолжения образования за границу: Василий обучался военно-морскому делу и сразу же был пристроен на военный корабль датского флота, участвовавшего в том же году в морском сражении со шведами.

Ивана Арсеньева, видимо любимца Дарьи Михайловны, было решено готовить к придворной карьере. Он жил в Копенгагене, а затем в Париже под наблюдением послов Василия Лукича Долгорукого и Бориса Ивановича Куракина. Последний присматривал за шурином светлейшего в Париже, где Иван должен был приобрести лоск и освоить азы придворного обхождения: «Для осмотрения и примечания тамошних придворных поступков и прочего зрению годного».

Александр Данилович внимательно следил за успехами Ивана и щедро наставлял его на путь истинный. Повседневное наблюдение за ним в Париже князь поручил некоему Юрову. В обязанность ему вменялось следить за тем, чтобы подопечный, как писал Меншиков, «напрасно времени в гулянии не тратил, а именно обучался бы языка французского, также эксерсисией, ему пристойных».[400]

В июне 1717 года Иван доложил своему патрону об успехах: «Я ныне со всяким прилежанием учусь еще французскому языку, також фортификации, математики, гистории, географии, на лошадях ездить и на шпагах биться». Успехи Ивана Михайловича подтвердила и сторонняя наблюдательница – Анисья Толстая, сопровождавшая царицу в ее поездке за границу. 7 июня 1717 года она писала Дарье Михайловне из Амстердама: «Любезный ваш брат Иван Михайлович обретается в добром здравии и науку свою отправляет зело изрядно, и ее величества, всемилостивейшая государыня царица зело к нему милостива».[401]

Семье светлейшего этих знаний показалось мало, и она настаивала, чтобы родственник во что бы то ни стало овладел придворным этикетом и поднаторел в общении с иностранными министрами. Куракин получил предписание его «ко двору и в прочие компании с собой брать, дабы через то мог свыкнуть».

Науки Иван одолел, хотя и не столь успешно, как он доносил князю и княгине. Хуже обстояло дело с приобретением навыков в придворном обхождении, где Арсеньев не проявлял необходимых способностей. Куракин писал, что его подопечный к этому «весьма несроден, а против натуры невозможно его склонить». Меншиков, видимо, под влиянием супруги продолжал гнуть свое: шурина надобно «употреблять в посылках к министрам чюжестранным, дабы мог обыкнуть».