Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

С обретением нового здания директор Волков почувствовал себя окончательным хозяином, тень прежнего на него уже не давила. Он сменил опытного заместителя по науке на бесцветного, но послушного сотрудника без всякого опыта — Аркадия Казьмина. Стиль руководства Волкова становился все больше диктаторским: он не терпел рассуждений и возражений, с сотрудниками разговаривал свысока, грубо их одергивал. Но перед начальством он делал вид, что пустой институт начал работать в полную силу. Для этого он «прикарманил» травматологическое отделение Боткинской больницы и сделал его своей базой, доцента Кеану Винцентини назначил старшим научным сотрудником, а докторов Вадима Пожарийского и Валентина Герцмана — младшими. Я был из того же гнезда, Волков вызвал меня в новый, красиво обставленный кабинет. Разговаривал сугубо официально — сухо, тоном приказа:

— Я хочу, чтобы вы начали дежурить в Боткинской и поставляли оттуда больных в ЦИТО.

Мне больше всего не хотелось терять хирургические навыки, я с удовольствием дежурил по ночам. Руки хирурга нуждаются в постоянной тренировке, как руки музыканта. Какое счастье стоять у операционного стола после тоскливой обстановки оргметодотдела!

По-настоящему я совсем и не нужен был в том отделе. В те годы все продолжалась кампания Хрущева по освоению целины, и столичные организации были обязаны посылать туда своих специалистов. Летом 1963 года Дворкин сказал мне:

— Директор велел мне послать вас в командировку в Целиноград — для работы по повышению квалификации местных хирургов.

Целиноград — столица целинных земель, более благоустроен, чем Кокчетав, чеченцев-переселенцев там нет. Второй раз я был на целинных землях и второй раз видел, как плохо шло их развитие. Чем больше писали и говорили о прогрессе на целине, тем хуже становилось снабжение продуктами, тяжелей была жизнь людей.

Главным бичом хирургии там была инфекция, как следствие плохой стерилизации инструментов — старые инструменты, иногда с ржавчиной, стерилизовали простым кипячением, хирургических перчаток не было совсем. На одной из первых операций мне пришлось увидеть тотальный остеомиелит бедра (гнойное воспаление кости) у мальчика десяти лет. Нагноение началось после укола в той же больнице — игла была плохо простерилизована. Рентгеновская аппаратура была старая, дефицит пленок такой, что для экономии их резали на четыре части. Но снимки все равно были такого плохого качества, что на них ничего нельзя разобрать. Поэтому до операции у меня не было представления — что я увижу. Сделав разрез, я почти остолбенел от неожиданности — вместо кости был мешок надкостницы, наполненный гноем (надкостница — Это полумягкая оболочка, покрывающая плотную кость, как тонкая кора на молодых деревьях покрывает древесину).

Что делать с ногой без кости? Фактически спасти ее нельзя, но ампутировать ее у десятилетнего мальчика — на это у меня просто не поднималась рука. Ассистировал мне доктор-литовец Альгис Петрулис. Год назад он закончил институт в городе Каунасе и был распределен на работу в Целиноград. Альгис смотрел на меня с испугом и ожиданием.

— Будем спасать кость, — сказал я.

— Разве это возможно?

— Вообще-то невозможно, но надо попробовать.

В основе хирургического умения лежит, прежде всего, знание анатомии и физиологии тканей. У меня не было точных знаний о возможности роста целой кости из надкостницы. Этого тогда никто не знал, и до сих пор это еще изучается. Но я знал, что сосуды надкостницы участвуют в образовании новых костных клеток, и интуитивно чувствовал — если сохранить надкостницу, то она может дать рост новой плотной кости. Как быстро и насколько много — я не знал, но другого выбора не было. Ободряло то, что сама надкостница не подверглась нагноению, а только слегка утолстилась. Значит, в ней бродили какие-то силы, способные противостоять инфекции. Я сделал небольшой разрез надкостницы и отсосал гной большим шприцем. Потом несколько раз тщательно промыл пустой мешок надкостницы раствором пенициллина, под напором. Главный врач пришел посмотреть на операцию. Комиссия здравоохранения проверяла условия стерилизации инструментов в его больнице, и он боялся, что если я сделаю ампутацию, то его могут наказать. Увидев, что я развожу много пенициллина, он заволновался:

— Вы так весь мой запас пенициллина израсходуете.

— Что же мне делать — не спасать ногу? Я напишу в протоколе операции, что из-за нехватки пенициллина мальчику сделали ампутацию. Он останется инвалидом, а вас будут судить за плохую стерилизацию иглы.

Он махнул рукой.

Очистив надкостницу, мне надо было умудриться зафиксировать ногу без кости в правильном положении. Аппаратов наружной фиксации тогда не было. Я ввел по две тонких стальных спицы в два конца бывшей кости, а концы самих спиц оставил торчать над кожей. Зашив разрез, я держал ногу в правильном положении, а Альгис под мою диктовку осторожно накладывал большую гипсовую повязку. В нее мы вмонтировали торчащие концы стальных спиц — получилась довольно прочная фиксация ноги.

Вся эта уникальная операция была — интуиция и чистейшая вынужденная импровизация. Но и то и другое было основано на хирургическом опыте моей прежней работы в провинции и столице.

Операция была такая трудная и грязная, мы с Альгисом так устали и пропотели, что решили первым делом идти в баню — отмыться от пота и гноя. Баня как раз была недалеко от больницы. Пришли туда — закрыто, не пускают. Через дверь видно, что внутри суетятся работники, расстилают ковровую дорожку в коридоре.

— Почему же баня закрыта? — спрашиваю служителя.

— Сегодня приедет мыться председатель крайисполкома товарищ Мицкевич, — и добавил доверительно, — он большой любитель попариться, всегда с компанией приезжает.

Советским боссам все дозволено: он пожелал попариться, значит, простые люди должны ходить грязными. Пришлось сполоснуться в прохладном больничном душе.

Хирургия основана на знании и умении, но интуиция и импровизация способны иногда делать чудеса в хирургии. Такое чудо произошло с ногой мальчика: на месте сгнившей стала формироваться новая кость — из оставленной надкостницы. По правде говоря, я сам был удивлен. Я радовался за своего пациента и был счастлив, что не пропали мое хирургическое умение и находчивость, которые я оттачивал упорной работой. Сколько смолоду я делал ошибок, сколько раз отчаивался после операций — а все-таки все пошло на пользу. Да, успех дела приходит с мудростью, которая достигается опытом, который достается ошибками.

Альгис Петрулис поверил в меня, как в бога, и не отходил все время, пока я был в Целинограде. А я соскучился по преподавательской работе и с энтузиазмом передавал ему все, что знал и умел. Мы с ним остались друзьями на всю жизнь. Через двадцать лет Альгис защищал в Каунасе докторскую диссертацию, и я был его оппонентом. Потом он стал профессором и заведующим кафедрой. Я тешу себя надеждой, что в его успехах была заложена капля моей заслуги.