Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

Пульс государя все слабел, ночь на 20-е была без сна. Императрица не отходила ни на минуту от государя, который лег в спальне, а до того лежал в уборной. Утром 20-го государь встал. Его посадили в кресло с высокой спинкой, пришел отец Иоанн и причастил государя. Государь отчетливо прочел «Верую», причастился в полном сознании, был совершенно спокоен, никаких болей у него не было, ничто его не беспокоило. Он обнял императрицу и всех детей и потребовал к себе великую княгиню Елизавету Федоровну и великого князя Сергея Александровича, обнял их и, вспомнив, что это был день рождения Елизаветы Федоровны, поздравил ее. После этого государю стало хуже, пульс заметно стал слабеть. Доктора выпустили безнадежный бюллетень: «Деятельность сердца падает, одышка увеличивается. Сознание полное. Профессор Лейден, профессор Захарьин, лейб-хирург Гирш, доктор П. Попов, почетный лейб-хирург Вельяминов».

Стали давать кислород, мускус, вино, пульс то поднимался, то опускался. В 12 часов дня государь опять позвал отца Иоанна, попросил его поддержать голову, говоря, что это ему приятно, что ему становится легче. Дыхание все ухудшалось, становилось тяжелее. В половине второго вошел профессор Вельяминов. Государь взглянул на него и сказал: «А профессора уж от меня отказались?» и, посмотрев на него пристально, прибавил: «Только вы не теряете надежды». Вельяминов ответил, что положение не так плохо, что все профессора рядом и тоже не теряют надежды. Императрица тоже все успокаивала. Тогда государь сказал: «Да ведь я знаю, что вы все по доброте говорите, а между тем все кончено.»

Это были последние слова нашего государя. Он впал в полузабытье, то засыпал, то опять подымал голову и пристально начинал смотреть. Узнав кого-нибудь, он ласково кивал головой. В это время все члены семьи были в комнате. В 2 часа 7 минут государь стал очень тяжело дышать, поднял голову, уронил ее набок и, закрыв глаза, остался недвижим. Царя не стало. Горе страшное не только для семьи, но и для России и для всей Европы. Он один держал равновесие. Благодаря исключительно ему за все время его царствования не было войны среди европейских народов. Это был действительно царь Миротворец, а как человек был выдающимся по честности, благородству, прямоте; как семьянин мог служить примером для всех.

Мы с Юсуповым с утра были в Ливадии, я сидел у М. П. Степанова, когда вошел человек и сказал «Государь скончался!» Как мы ни ждали этого ежеминутно, все же эти олова нас ошеломили, мы вскочили и побежали ко дворцу. Дверь в комнату государя была заперта, слышны были рыдания. Все, кто были в Ливадии, все лица свиты собрались у дверей на лестнице, у всех слезы, прислуга вся заплаканная. Все стояли неподвижно, царила гробовая тишина, прерываемая тихими рыданиями из соседней комнаты. Наконец отворилась дверь, вошел граф Воронцов и вскоре вернулся с бумагой. Минуты через две Воронцов опять вышел – цесаревич подписал манифест о вступлении на престол. Вновь отворилась дверь, и начали пропускать в маленькую комнату, направо от которой была спальня, где скончался государь. Все мы по очереди стали входить в эту комнату.

Я никогда не забуду того, что представилось моим глазам, и сейчас, вспоминая пережитое, не могу писать без волнения. Я увидел государя, которого так обожал, сидящего в кресле с склонившейся головой набок, как будто спящего, но до чего он изменился, до чего похудел, шея стала длинной и тонкой, и только ласковая, полная доброты улыбка, столь характерная для него, озаряла его осунувшееся от тяжкой болезни лицо. Одна рука его лежала на коленях, другая была в руке императрицы, которая сидела сбоку и обнимала другой рукой государя.

На кровати принцесса Алиса и еще кто-то сидели и тихо плакали. У окна стояли великие князья Михаил Николаевич и Сергей Александрович, оба рыдали, в дверях всхлипывал великий князь Владимир Александрович. Поклонившись телу нашего дорогого государя и поцеловав его руку, я вышел, рыдания душили меня, нельзя было удержаться, да и все рыдали вокруг меня. Рука была еще совсем теплая. Бедный цесаревич не мог даже выплакаться у тела отца; он сделался монархом, от него все ждали распоряжений. Когда я выходил, вошел цесаревич, т. е. новый государь, бледный, ни кровинки на лице, было видно, как ему трудно было брать на себя, чтобы казаться спокойным.

В 4 1/2 часа была присяга новому царю. Присягали в церкви в Ливадии сначала все великие князья на верность императорскому дому, затем мы, простые смертные. Певчие впервые пропели «Спаси господи» новому государю, раздались салюты, и штандарт в знак траура спущен был до половины.

Я остался в Ливадии после присяги, а Юсупов поехал домой. В 8 часов был обед, легко себе представить, в каком все были настроении, в 9 часов была первая панихида семейная, но с лицами свиты, мы были в сюртуках. Перед этим государя положили на кровать, и, когда императрица увидела его на кровати, с нею сделался обморок. Ее привели в чувство, и только тогда она начала плакать, до того она была как бы окаменевши. После панихиды я вернулся в Кореиз.

На другой день состоялось миропомазание невесты государя и присоединение ее к православию.

Присутствовали только члены царской семьи. В 11 1/4 все были приглашены к молебну в ливадийскую церковь[344] по случаю восшествия на престол Николая II. Все были в парадной форме, без траура; дамы в белых платьях. Состоялся выход в церковь. Вся царская семья была на лицо, даже вдовствующая императрица. Государь в последний раз одел парадную зимнюю свитскую форму. После молебствия диакон возгласил многолетие императору Николаю II, раздался салют, все высочайшие особы прикладывались к кресту, после чего подходили к императрице Марии Федоровне, принцессе Алисе и государю. У многих на глазах были слезы, молебен был грустный. После молебна мы вернулись с Юсуповым в Кореиз.

23-го я решился пойти к великому князю Сергея Александровичу и Елизавете Федоровне, до этого дня я встречался с ними на панихидах, но не решался их тревожить. Я посидел с ними около часа, они были в ужасном горе, но находили большое утешение в чудной праведной кончине незабвенного государя. Великий князь мне сказал, что они выедут несколькими днями ранее тела почившего государя, чтобы встретить его в Москве, и предложил мне ехать с ними, таким образом, мне оставалось прожить в Кореизе не более двух-трех дней. Эти дни я никуда не ездил, кроме Ливадии, куда мы ездили ежедневно утром и вечером на панихиды.

24-го государя бальзамировали. 25-го был последний день моего пребывания в Кореизе. Я уехал оттуда в 5 часов, распростившись с моими дорогими друзьями милыми Юсуповыми, гостеприимством коих я пользовался, окруженный их заботой и лаской.