Геннадий Трошев - Чеченский излом. Дневники и воспоминания
Короче говоря, передислокация назрела сама собой. Уже много лет, несмотря на войну в Чечне и военную реформу, ничего подобного не происходило. Но как отнесутся к этому республиканские лидеры и местное население? Вот в чем был вопрос.
Я уже рассказывал, какой политический скандал и вооруженный конфликт возник, когда я попытался провести военную колонну через территорию Ингушетии. (Это было еще в первую чеченскую кампанию.) Даже люди погибли. А что будет сейчас? Над этим думал я, думали в Генштабе и Минобороны, думал и Президент страны.
И вот совещание в Сочи. Присутствовали главы администраций всех субъектов Федерации Юга России. Были приглашены и силовые ведомства. В. Путин всех представил и попросил участников внимательнейшим образом отнестись к тому, что будут говорить командующий войсками СКВО и другие военные. Я высказал свое видение ситуации и свои предложения. Выступили и региональные лидеры. В общем, разговор состоялся серьезный и взаимозаинтересованный.
Когда совещание закончилось (было это в «Бочаровом ручье»), все вышли прогуляться и перекурить. И тут меня пригласили к Владимиру Владимировичу. Он находился в цокольном этаже, в зале с низкими потолками. Вместо одной стены зала — широкое окно с морским пейзажем. Когда я вошел, Президент стоял в задумчивости и смотрел на море. Услышав мои шаги, быстро повернулся и подошел.
— Вот видите, Геннадий Николаевич: мы с вами долго судили-рядили, с какой стороны подъехать к руководителям субъектов, а они сами стали просить, чтоб на их территории войска разместили…
Итоги совещания радовали В. Путина не меньше, чем меня.
Кстати, на территории Ингушетии решено было посадить мотострелковую часть. Вопросы по месту ее дислокации и обустройству Верховный главнокомандующий попросил периодически ему докладывать. «Держите это на личном контроле, Геннадий Николаевич. Это очень важно», — подчеркнул Путин.
По данному вопросу я около трех часов беседовал с президентом Ингушетии Муратом Зязиковым. Специально прилетал к нему и самолет посадил на аэродроме в станице Слепцовской, где с 1994 года не приземлялся ни один военный самолет, словно Ингушетия была не в России! Теперь обстановка изменилась. Вот что значила смена руководителя республики.
Решено было вначале посадить на новом месте одно подразделение, которое взялось бы за обустройство военного городка, а затем перевести сюда и всю часть. Зязиков пообещал помочь в этом деле. И не только материально. Чтобы соответственно подготовить местное население, он планировал даже официально обратиться к народу республики. Короче говоря, дело пошло. Обо всем этом я доложил Верховному главнокомандующему.
Кстати, о докладах. Поскольку военные вопросы В. Путин всегда держал на контроле и старался глубоко вникать в суть армейских дел, не раз звонил мне напрямую (минуя Минобороны и Генштаб) и интересовался проблемами. Я, как положено, докладывал. Но это порой раздражало некоторых военачальников в Москве.
— Ты чего Президенту звонишь через мою голову? — задавал мне иной раз вопрос мой старший начальник.
— Я ему не звонил, он сам на меня вышел, — объяснялся я, но чужого раздражения тем не менее снять не мог.
Увы, такова наша армейская жизнь. Строгая субординация не всегда вписывается в рамки, а иногда даже провоцирует недоразумения.
Еще о недоразумениях (касательно взаимоотношений военачальников). Однажды в это вмешался и Верховный главнокомандующий. Было это в период активных боевых действий в конце 1999 — начале 2000 года. Из-за некоторых шероховатостей в управлении действиями западной группировки войск обострились отношения между Казанцевым и Шамановым (об этом я частично писал). Поползли слухи о снятии Шаманова, о ссорах между генералами. Вплели туда же и меня. Все это просочилось в прессу. Короче говоря, пошла гулять сплетня по селу. И В. Путину журналисты стали задавать вопросы.
— Мы боевыми генералами не разбрасываемся, — коротко ответил он.
И как-то все само собой успокоилось. Дескать воюйте, ребята, спокойно, никто никаких разборок устраивать не будет.
Это было правильно. На войне никогда ничего гладко не проходит. Как правило, без столкновения мнений и характеров не обходится. Что ж, по каждому спорному моменту комиссии из Москвы для разборов высылать? В свое время это даже скорый на расправу Сталин на второй год Великой Отечественной войны понял. Поначалу гонял Мехлиса по фронтам для экзекуций, а затем кое-чему научился и перестал всерьез воспринимать наветы этого армейского инквизитора. Больше того, многих уже сидевших из тюрем выпустил — всех подгребал, кто мог немца бить. Впрочем, не буду углубляться в прошлое. Факты общеизвестны. Другое дело, что не всегда усваиваем мы уроки истории. В данном случае глупости не повторили. И слава богу!
Говорю об этом еще и потому, что однажды сам оказался в ситуации, грозящей серьезными последствиями. Не исключал я и так называемых оргвыводов. Речь идет о памятном для многих моем выступлении перед журналистами в Ханкале, когда я в эмоциональном порыве сказанул, что «бандитов надо принародно вешать». Господи, что тогда началось! Правозащитники и либералы готовы были, казалось, рвать меня на куски. Даже симпатизировавший мне Дмитрий Рогозин (он тогда в Госдуме занимался международными проблемами) высказался с осуждением:
— Ну Трошев же умный мужик. Как он мог такое выплеснуть, тем более публично?
Честно признаюсь: никто бы меня больше и строже не осудил, чем я сам. Клял себя за несдержанность, но слово не воробей. Что шум в прессе поднялся, я не удивился. Хотя странно было, что слова мои восприняты были так, будто я — опытный дипломат, который совершил роковую ошибку. Мне хотелось кое-кому сказать: «Ребята, я старый вояка, ветеран войны, а не ветеран дипкорпуса!»
Не буду кривить душой: меня, конечно, тревожило, как на мою несдержанность отреагирует В. Путин. Реакция не заставила себя долго ждать. На одной из пресс-конференций у него спросили впрямую обо мне, то есть о тираде, которую журналисты по всему свету разнесли.
— Трошева можно понять, — коротко ответил Президент.
И все. И разговоры потихоньку смолкли. А ведь многие надеялись, что Верховный главнокомандующий снимет меня с должности. Нет, простил, потому что чувствовал, по всей видимости, состояние моей души.
Как бы то ни было, но история эта послужила мне хорошим уроком. Надеюсь, и для многих других будет поучительна. Дело в том, что некоторые военные люди считают: мы, дескать, народ фронтовой, грубый, нам политес ни к чему. В общем, козыряют даже этим. Потому что чувствуют: простой публике нравится эдакая окопная замшелость, гусарская лихость и тому подобное. В этом есть даже что-то экзотическое. Такой настрой офицеров затягивает, к нему привыкаешь.
