Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

Но где же репортаж о боях в Донбассе?

Этого Галин не присылает, и повернуть его на репортерскую стезю, по-видимому, невозможно. Пришлось послать ему в помощь нашего корреспондента из числа журналистов.

Сразу же стали поступать информация, репортажи. Среди них оказался переданный через линию фронта приказ коменданта города Красноармейска. Совсем еще "свежий" - от 24 октября 1941 года.

Такого рода трофеи сразу же передаются Илье Эренбургу. Уж он их умеет "обработать".

Так появилась его небольшая заметка "Мы им припомним".

Илья Григорьевич процитировал этот приказ:

"Гражданское население города Красноармейска, встречая германского военнослужащего, должно приветствовать его путем снятия головного убора.

Все лица, не подчинившиеся этому распоряжению, будут наказаны согласно германским военным законам".

Эренбург дал к этому документу свои комментарии:

"Они наводят револьверы: "Снимай шапку, а то застрелю!" Потом они умиленно пишут в своих газетах: "Русские приветствуют немцев, обнажая головы". Им мало убить - они хотят еще унизить. Они не знают русской души. Мы все им припомним. Мы припомним не только разрушенные города, мы им припомним и нашу смертельную обиду. Шапками они не отделаются - придется им расплачиваться головой".

Из такого рода выступлений и возникало то, что тогда назвали наукой ненависти!

27 ноября

Накануне днем, когда готовился этот номер "Красной звезды", в редакцию прибыл наш корреспондент по Западному фронту Милецкий. Он привез тяжелую весть: гитлеровцы заняли Красную Поляну и соседние с ней деревни Пучки и Катюшки. Посмотрели мы на карту - и всполошились: от Красной Поляны до центра столицы - всего 27 километров. Враг настолько приблизился к Москве, что с высокого холма за Пучками в ясную погоду мог увидеть Кремль, его колокольни и купола. Отсюда он имел возможность начать обстрел столицы тяжелой артиллерией.

Тревожно было в Ставке. Уже после войны Константин Симонов и Евгений Воробьев, готовя известный фильм "Если дорог тебе твой дом", взяли интервью у К. К. Рокоссовского. Маршал вспомнил Красную Поляну. Вот что было записано на фонограмме, а потом прозвучало с экрана: "Меня вызвал к аппарату ВЧ Верховный главнокомандующий и задал вопрос: "Известно ли вам, что Красная Поляна занята врагом?" Я ответил: "Да, я недавно получил сообщение, принимаем меры к тому, чтобы ее освободить..." - "А известно ли вам, что, отдав Красную Поляну, мы даем возможность немцам обстреливать Москву, вести огонь по любому пункту города?" Я сказал: "Известно, но примем меры, чтобы не допустить такого обстрела..." На рассвете следующего дня ударом с двух направлений Красная Поляна была освобождена от врага. Командующий артиллерией 16-й армии Василий Иванович Казаков доложил мне: захвачены два 300-миллиметровые орудия, которые действительно предназначались для обстрела города..."

Это было на следующий день, а когда мы делали газету, датированную 27 ноября, Красная Поляна была еще в руках гитлеровцев. Милецкому я сказал, чтобы написал репортаж - тревожный, но без паники. Вистинецкого усадил за передовую "Ни шагу назад!". Сдали в набор статью Хитрова "Борьба за населенные пункты под Москвой". Очень важная статья - бои шли в густонаселенной местности. Поставили в номер поучительную статью командира танковой бригады полковника П. А. Ротмистрова, будущего главного маршала танковых войск, о применении танков в оборонительных боях за столицу.

Газета делалась в обычном темпе, но из головы не выходила Красная Поляна. Я сидел словно на иголках и, как только вычитал полосы, сразу же умчался в Перхушково, к Жукову.

Была уже ночь, когда я встретился с ним. Думалось, что увижу его взволнованным, расстроенным последними неудачами. Ничуть не бывало. Не знаю, быть может, я плохой физиономист, но мне показалось, что Георгий Константинович совершенно спокоен и даже оживлен. Признаюсь, тогда я даже подумал, что чересчур спокоен. Как обычно, я готовился услышать от него сжатую характеристику обстановки на основных направлениях Московской битвы, и, конечно, меня в первую очередь интересовала Красная Поляна. Но Жуков повел речь о другом - о кризисе немецкого наступления на столицу и вытекающих отсюда задачах. Он не произнес слова "контрнаступление", но весь смысл его рассуждений сводился к этому.

Вот что я записал тогда в своем блокноте:

"Не немцы, а мы закончим войну полным разгромом врага, и этот разгром должен начаться под Москвой. Остановить теперь противника на подступах к нашей столице, не пустить его дальше, перемолоть в боях гитлеровские дивизии и корпуса означает нанести Германии такой сокрушительный удар, который положит начало полному разгрому немецко-фашистских войск.

Московский узел является сейчас решающим. Он должен быть разрублен нашими войсками. Было бы неправильным успокаивать себя тем, что враг продвигается сейчас во много раз медленнее, чем в июне или в октябрьском наступлении. Нам дорог каждый метр советской земли. Всюду, а здесь, в Подмосковье, в особенности. Тем более теперь, когда фронт так приблизился к Москве.

Враг еще силен, но уже подточен изнутри, и каждый час нашего сопротивления все больше ослабляет его. Немцы ведут наступление уже одиннадцатый день. Ясно, что они не могут вести его бесконечно. Они же несут огромные потери! Пройдет еще немного времени - и наступление врага на Москву должно будет захлебнуться. Он это сам понимает и потому напрягает все силы, чтобы сделать последний бросок. Нужно во что бы то ни стало выдержать напряжение этих дней. Нужно задержать врага, выпустить из него кровь.

Стойкой и самоотверженной обороной Москвы мы положим начало разгрому врага".

Как только Жуков кончил говорить, я сразу же стал прощаться. Георгий Константинович улыбнулся:

- Что? Опять передовая?..

Да, он не ошибся.

* * *

В Москву я вернулся во время воздушной тревоги. Прожекторы и зенитный огонь полыхали над городом. Полагалось остановить машину и уйти в ближайшее убежище. Но газета ждала неотложную передовую, и водитель понял меня без слов, он выжимал из машины все, что мог, благо на улицах не было ни души. Как назло, что-то случилось с колесом нашего "ЗИСа" - оно выло, словно сирена. Из подворотен выскакивали укрывавшиеся там патрули, свистели, пытаясь остановить машину, бешено мчавшуюся с каким-то чудовищным воем.

Прорвавшись через все заслоны, я прибыл в редакцию часам к трем. Первый вопрос секретарю редакции:

- Как газета?

- Полосы в машине. Сейчас получим сигнальный и начнем печатать, ответил он, полагая, что меня беспокоит опоздание.

А я сказал:

- Остановить ротацию...

Тут же в чрезвычайной спешке мною были продиктованы пять страничек текста новой передовой, в которой излагалось и соответственно комментировалось все то, что рассказал мне Георгий Константинович. Ее мы озаглавили "Разгром врага должен начаться под Москвой".