Ирина Млечина - Гюнтер Грасс

Якоб с самого начала против того, чтобы в словарь вносились высказывания «современных», вроде Гейне или Гуцкова, и вообще кого-либо из «Молодой Германии», этого предреволюционного интеллектуального литературного течения. Карл Гуцков был восторженным сторонником Июльской революции 1830 года во Франции. В 1835 году германский бундестаг запретил «младогерманцам» печататься. Вильгельм Гримм и вовсе считал их «бандой». Иначе говоря, образы братьев отнюдь не однозначно «розовые» даже в доброжелательной грассовской интерпретации, они полны противоречий, и автор, высоко ценя обоих, не склонен был их идеализировать. Но они очень важны для него как люди, как ученые и литераторы, в известном смысле как образцы для подражания.

Для братьев написание словаря — не просто увлекательная, захватывающая работа, она еще позволяет сохранить «независимость от любой государственной службы». Но они могут вести себя и как «деловые люди», упрямо выторговывая у издателя более высокое денежное содержание. Грасс признавался, что это как-то не вязалось с его представлениями: «деловой тон не оставляет места для очаровательных выражений и поэтической стихии, которые столь характерны для их писем». Грасс называл это «странным поведением», ведь он представлял себе младшего Гримма, Якоба, как «мягкого, мечтательного» человека, чьи слова «шли от сердца». Такой прагматизм кажется ему удивительным, плохо сочетающимся с его представлениями о братьях.

Но все же главное в их характерах и внутреннем мире — это преданность и верность немецкой литературе и немецкому слову. Братья признаются, что лучшим в их жизни были «труд и старание». Грасс разделял эту точку зрения. Он и сам, уже оставивший позади свой восьмидесятилетний юбилей, говорил о неиссякающей жажде работы, о стремлении продолжать писать.

Каждая буква, на которую начинается какое-то слово, вносимое в словарь, и каждое слово, щедро окруженное литературными цитатами, вызывали у Грасса переклички с современностью и его собственной жизнью. Например, слово «война». Уже упомянутый сотрудник Гриммов Рудольф Хильдебрандт через два года после основания германского рейха восторженно пишет в одном из томов, что «государственное и военное искусство и смелость, наконец», помогли «больному и искривленному древу нации» снова обрести «пространство, свет и воздух». Эти слова более чем смущали Грасса: «Едва ли такое могло бы выйти из-под пера Якоба. Или всё же могло? Неужели братья Гримм так увлеклись бы любовью к отечеству, в которой многократно всех заверяли, что стали бы славить войны, начавшиеся вскоре после основания рейха, которые по воле Бисмарка велись против Дании, Австрии и Франции?»

Грасс признавался: «Я не знаю ответа», — но само слово «война» не оставляло его в покое. Слишком многое связано с этим словом в истории Германии, мира и в его личной судьбе. Он приводит многочисленные словосочетания и фразеологические обороты, раскрывающие значение этого понятия в прошлом и настоящем. Можно натравливать друг на друга людей и страны, чтобы они вступали в войну, ее можно развязать и спровоцировать, как это нередко бывало в истории и современности. Бывают войны религиозные, захватнические и оборонительные и пр. Если не хватает внешних врагов, заменой становятся войны гражданские. Такую войну нетрудно начать, раскалывая общество изнутри и внушая страх перед угрозой, идущей извне, даже если она мнимая. Войны происходили и происходят — в разные времена и в разных точках земного шара. И всегда выискивались люди, находившие им оправдание. Нельзя также забывать, что «маленькая пограничная война может привести к войне мировой». «Война забирает лучших» — и об этом следует помнить. Не остается не процитированным и Клаузевиц с его знаменитой формулой, согласно которой «война — это продолжение политики другими средствами».

Грасс замечал: он вынужден опустить многое, что в гриммовском словаре относится к слову «война». Но непременно хотел хотя бы коротко коснуться той войны, которая «научила его страху», то есть развязанной нацизмом Второй мировой. А потом перейти к войнам, которые и сегодня никак не желают кончаться, из-за чего получается, что мир все еще остается временем между войнами. Он вспоминал, что в той страшной войне, которую навязали народам Гитлер и его окружение, он, Грасс, «выжил случайно». Но вскоре началась холодная война, сопровождавшаяся «горячей войной» в Корее. В этот устрашающий перечень он включал и войны на Ближнем Востоке, которые всякий раз усиливают градус взаимной ненависти в этом регионе. Не менее взволновала его и война на территории бывшей Югославии.

Перед лицом войн, не желающих кончаться, как ему не вспомнить барочных поэтов, свидетелей Тридцатилетней войны, горестно оплакавших жертвы и разруху, — Грифиуса, Опица, Даха и других, которым он посвятил повесть «Встреча в Тельгте». Эти поэты близки Грассу. Их не упустили из виду и братья Гримм, составляя свой «Словарь».

В тексте книги мы не раз встретим сравнение Гриммов с Чарлзом Дарвином: братья, блуждающие в дебрях истории языка и выявляющие лексические связи и изменения на протяжении эпох, напоминают Грассу английского исследователя, который, вернувшись в Англию из своих путешествий, анализирует собранные им образцы для доказательства эволюционного происхождения видов. Так и Гриммы «перелопачивают» историческую словесную массу, дабы установить, что из чего происходит и как функционируют законы развития языка. Составляя концепцию «Словаря» и опираясь на историю и литературу, они думают о современном им живом языке «от Лютера до Гёте».

Изучая переписку братьев, пока они вынужденно живут в разных географических точках, Грасс обращал внимание на то, как в письмах Вильгельма возникает картина «нравственного падения» в Гёттингенском университете, где царят «услужливые тихони» и «полные ненависти сплетники». Так, жена некоего придворного советника рассказывает всем, что братья Гримм «втихую оплачиваются из Франции», — это, по мнению Гриммов, «классическая подлость». И, добавим, очень живучая: попытки скомпрометировать достойных людей утверждением, что они за свою деятельность получают деньги от «вражеских сил» из-за границы и потому должны считаться «вражескими агентами», возникают снова и снова — вплоть до наших дней.

Воображаемые диалоги Грасса то с одним, то с другим братом по естественным причинам ни к чему не ведут. Он признавал, что братья «не откликаются» на его, как правило, взволнованные и эмоциональные рассказы. Так, попытка рассказать Якобу о знаменитом письме Клауса Манна, написанном из эмиграции оставшемуся при фашизме в Германии Готфриду Бенну и об «ужасном его ответе», увы, не вызывает реакции собеседника. Грассу так и не удается отвлечь его от собственных мыслей, а так хотелось бы узнать его мнение. То же происходит, когда он упоминает свою открытую переписку с чешским писателем Павлом Когоутом в 1968 году, когда «Пражская весна породила некоторые надежды», или о таком же обмене письмами с японским писателем Кэндзабуро Оэ, где они пытались сопоставить и осмыслить «полную вины военную историю» своих стран.