Николай Степанов - Гоголь

— Другую, другую жизнь нужно повести, — говорил ей Гоголь, — простую, такую, какую ведет человек, думающий о боге. Для этой жизни немного нужно.

Но подобные советы и поучения мало обнадеживали домашних. Мать огорченно хлопотала, как бы занять денег для уплаты податей, а сестры мечтали о новых нарядах, шушукались с проезжим торговцем, как бы втайне от братца закупить товаров в долг.

Иногда, впрочем, когда ему удавалось плодотворно поработать утром, он приходил к обеду довольный и веселый. После обеда шутливо упрашивал тетушку Екатерину Ивановну спеть под аккомпанемент сестры Ольги его любимые украинские песни, причем и сам подтягивал, притопывая ногой и прищелкивая пальцами. Особенно любил он старую песню «Гоп, мои гречаники, гоп, мои били». В эти моменты все в доме оживало. Мария Ивановна кротко улыбалась, в дверях появлялись смеющиеся лица слуг… Но эта вспышка веселья скоро проходила, и Гоголь, снова мрачный и подавленный, уходил в свой кабинет и запирался в нем.

Мария Ивановна несколько раз убеждала его остаться еще в Васильевке и не торопиться с отъездом: «Бог знает, когда увидимся!» — со слезами говорила она сыну. Наконец 22 мая он вместе с матерью и сестрой Ольгой, провожавшими его до Полтавы, пустился в обратный путь. Печальным было прощание с матерью, сразу как-то осунувшейся, ослабевшей, торопливо крестившей его при расставании.

ПЕРЕД ЗАКАТОМ

В Москву Гоголь приехал усталый, изнемогший от жары, тряски, пыли. «Поспешил сюда с тем, — сообщал он 15 июля 1851 года П. А. Плетневу, — чтобы заняться делами по части приготовления к печати «Мертвых душ» второго тома, и до того изнемог, что едва в силах водить пером. Гораздо лучше просидеть было лето дома и не торопиться; но желание повидаться с тобой и Жуковским было причиной тоже моего нетерпения». Однако Жуковский так и не приехал в Россию. А из Васильевки пришло письмо о предстоящем замужестве сестры Лизы, обручившейся с саперным капитаном Быковым. Гоголя ждали в Васильевку на свадьбу. Сестра просила заказать к этому дню дорожную «кочь-карету» для поездок с мужем в его походной, кочевой жизни.

Гоголя огорчила просьба сестры. Она показалась ему слишком дорогостоящим удовольствием, прихотью. Денежные дела его самого, как всегда, были не блестящи. Он написал суровое, поучительное письмо, в котором корил сестру за непозволительные претензии и сообщал: «Денежные обстоятельства мои плохи. Видно, богу угодно, чтобы мы остались в бедности. Да и признаюсь, полная бедность гораздо лучше средственного состояния. В средственном состоянии приходят на ум всякие замашки свыше состояния; и кочь-карета, и досада на то, что не в силах ее сделать, и мало ли чего на каждом шагу, А когда беден, тогда говоришь: «я этого не могу» — и спокоен. Милая сестра моя, люби бедность». Он был беден и уже не гнался за чем-либо, помимо самого обязательного. Раньше он любил нарядные жилеты, безделушки, редкие книги. Сейчас ему ничего не надо, кроме носильного платья и белья. Гоголь привык жить в чужих домах, привык тратить на себя деньги лишь в самых необходимых случаях.

Но если он и не мог купить сестре фантастическую «кочь-карету», то на ее свадьбу он должен приехать. А тут, как назло, надо подготовить новое издание поэмы. Надо заняться переизданием собрания сочинений, а то предприимчивые книгопродавцы распустили слухи, что его сочинения будут запрещены цензурой, и берут с покупателей вшестеро дороже за оставшиеся экземпляры его книг!

Он получил записку от Смирновой из Спасского. Александра Осиповна болела и просила Гоголя навестить ее. «Вас привезут ко мне в 70 верст от Москвы, — писала она, — в такую мирную глушь и такие бесконечные поля, где, кроме миллионов сенных скирд, песни жаворонка и деревенской церкви, вы ничего не увидите и не услышите…» Гоголь отправился навестить свою давнишнюю приятельницу.

Усадьба Смирновой была расположена на высоком берегу Москвы-реки, неподалеку от ее впадения в Оку. На холме стоял помещичий дом с колоннадами, два флигеля соединялись с домом галереями с цветами и деревьями в кадках. Круглый зал посреди дома имел большой балкон, также окруженный колоннами. Направо от дома — подстриженный французский сад с беседками, фруктовыми деревьями, оранжереями. Налево — английский парк с ручьями, гротами, мостиками, романтическими развалинами.

Александра Осиповна сильно переменилась. Она еще больше пожелтела и ослабела, В лице появилось тревожное беспокойство.

— Я занемогла! — печально встретила она Гоголя. — Нервы, бессонница, волнения!

— Что ж делать, я сам вожусь с нервами! — отвечал Гоголь.

Перемена в Александре Осиповне его сильно расстроила. Она рассказала ему о неприятностях, постигших Николая Михайловича, о клеветнических наветах на него, вызвавших расследование сенатской комиссии и увольнение с должности губернатора.

Гоголю отвели две комнатки во флигеле с окнами в сад. В одной он спал, а в другой работал. Вставал он рано, умывался и одевался сам и шел прямо в сад на прогулку. После утреннего кофе занимался часов до одиннадцати. Когда приходила Смирнова, он прикрывал свои тетрадки платком и очень был недоволен, если Александра Осиповна пыталась взглянуть на его работу.

— А, вот как! Вы подглядываете! Мне придется запирать свои тетрадки!

Он читал ей ежедневно житие какого-нибудь святого из Четьи-Миней. После обеда они ездили кататься. Это были грустные поездки: вспоминали о прошлом, о Пушкине, об Италии, Ницце. Казалось, что вся жизнь была уже позади. Вечерами они, смотрели, как загоняют скот, — это напоминало Малороссию, молодость. Однажды Александра Осиповна застала его на диване в гостиной. Он читал житие какого-то святого. Когда она вошла, Гоголь пристально смотрел сквозь отворенное окно в поле. Глаза его восторженно сияли, лицо озарено было улыбкой.

— Николай Васильевич, что вы тут делаете? — спросила Смирнова.

Он как будто проснулся, даже испугался.

— Ничего. Читаю житие Косьмы и Дамиана! Надо позабыть себя со всем черствым окружением собственных забот и, дорожа всякой минутой, спешить благодарить за нее бога, живя, подобно птицам небесным, не сея, не собирая в житницы!

Шутливость и затейливость в словах его исчезли. Он был неизменно озабочен и погружен в себя. Жаловался на болезни. Так прошел месяц. Александра Осиповна чувствовала себя все хуже и хуже и должна была переехать в Москву для лечения. Возвращались они вместе. Прощаясь, Гоголь спросил:

— А думали ли вы о смерти?

— Это моя постоянная мысль, — горько призналась Александра Осиповна. — Я каждый день о ней думаю.