Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних
Мы сами жили на грани нарушения законов и предписаний, причём мы знали по себе, какое действие производило в Австрии имя Меттерниха. В самом деле, известные имена имеют особую привлекательность для обманщиков. Например, Гессенов так же преследовали ложные родственники. В Лондоне был ложный Вяземский, а семья моей матери узнала, к своему удивлению, что в Советской России была агентка ГПУ, которая называла себя княжной Вяземской.
Мы ещё сравнительно хорошо отделались, так как двойнику Павла вовремя была подставлена подножка; тем не менее было тревожно узнать, как легко использовали в своих интересах преступники эти неуправляемые и почти беззаконные времена.
К нашему облегчению, Павел и Геза вскоре возвратились и притащили телёнка. Они добирались объездными дорогами и не встретили на пути ни одного контрольного пункта. С помощью топора, пилы и ножей и с полным незнанием анатомии животного они принялись за работу в подвале, в то время как мы пытались занять гостей и оживлённой беседой перекрыть шум, доносящийся из подвала. Лишь несколько посвященных могли заглянуть вниз через лестничную площадку, и при виде картины, представшей перед ними, не смогли удержаться от хохота. Мы просили сделать шницели и côtes de veau[31], но в конце концов получили огромное количество разрубленного мяса, которое годилось только на гуляш.
«Ни одного единственного шницеля», – вздыхали мы, но вскоре это обернулось преимуществом, так как известие о том, что у нас еды больше чем достаточно, распространилось со скоростью ветра, и наши венгерские, чешские, югославские и австрийские друзья были уже на пороге своих квартир, чтобы поспешить к нам на обед; было намного легче держать на огне кастрюлю с гуляшом, чем выдумывать меню.
Даже Шерри наконец-то вновь приобрёл округлую форму и блестящую шерсть хорошо откормленного шотландца.
В маленьком театре Гмундена инсценировались первоклассные пьесы, ставившиеся бежавшими актерами Бургтеатра; артисты жили по соседству, вокруг озера. Когда мы подружились с некоторыми из них, узнали, что и они – как и мой друг Нойгебауэр из Праги – страдали от преследований нацистов.
Владелец одного из лучших дворцов на Аммерзее, барон Н., держал открытым дом для многих венгерских беженцев. Хотя и подавленные бегством и неожиданной бедностью – у многих поношенность одежды переходила все границы, – они принесли с собой веселье будапештской ночной жизни. Где-то нашли цыганскую музыку и прослушивали её «с эмигрантским выражением лица», как они сами выражались; в ней отражались тоска и сентиментальная восторженность. Полные обаяния, но неспособные думать прагматически, по-рыцарски непрактичные, венгры делили самым щедрым образом свой последний кусок хлеба со своими земляками, но после ужина официанту, например, в качестве чаевых оставляли последние запонки, которые они носили. Как и испанцам, этот широкий жест – geste gratuit – в данный момент казался им важнее, чем мысль о завтрашнем дне. Тем не менее обоюдная поддержка друг друга очень помогала им выжить в чужом, а подчас и враждебном мире.
Какими же разными были все прежние чиновники К. и. К! И тем не менее все они находили своё место в гибкой структуре монархии. Австрийцы, живущие в центре Европы, по традиции и складу натуры терпимы, любезны, всегда готовы к переговорам и соглашениям – кроме непонятным образом исключенного из этого правила 1914 года, приведшего их к катастрофе.
Они могли терпеливо ждать, пока не придёт время для тех или иных преобразований и, может быть, именно из-за своей недостаточной пылкости и являлись хранителями мира в Европе.
Возникшие националистические течения исказили картину той предупредительности, с которой Австрия обходилась с невероятно многообразными возможностями столкновений между народами, объединёнными в монархию. Терпение, чувство такта и спокойствие – «Турки ведь тоже ушли…» – пришлись им очень кстати в переговорах с русскими, которых они незаметно и шаг за шагом начинали обуздывать.
Ужас, который вызвало вторжение Советской армии, прошёл. С врожденной способностью к дипломатии австрийцам удалось решительно взяться за своих победителей – были ли они пьяными или трезвыми. И хотя иногда всё ещё случались грабежи и насилие, такие неожиданные назначения, как герцога фон Хоенберга бургомистром Амштеттена, приносили известную степень успокоения. (Он был сыном убитого в 1914 году в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда и совсем недавно освобождён из концентрационного лагеря.)
Когда мы отправились в Вену, нас предупредили, что советские пограничники, если у них будет плохое настроение или если они будут пьяными, могут – смотря по их настроению – разорвать или не вернуть документы. Поэтому мы спрятали наши драгоценные удостоверения личности, а также разрешение на владение машиной и оставили для предъявления только их фотокопии. Погода изменилась: стало очень холодно, и Али и я мерзли, несмотря на несколько слоев надетых друг на друга кофт, прислонившись к спинке заднего сиденья необогреваемой машины; Шерри втиснулся между нами. Мы старались выглядеть как можно незаметнее; когда мы приближались к русскому пограничному посту в Энее, Али нервно прошептала нашим мужчинам: «Если дело дойдет до самого плохого, пожалуйста, не смотрите!». Возражения, как правило, вели к немедленному применению силы и расстрелу. Собственно говоря, на пограничном пункте, где ежедневно проезжало множество машин союзников, нас вряд ли ожидало «самое плохое», но всё-таки мы все были из подозрительных мест: из Югославии, Чехословакии, я родилась в России, а Павел там сражался. У нас не было оснований чувствовать себя слишком уверенно.
Мужчин грубо позвали и повели к маленькой деревянной хате на краю дороги. Вооружённый солдат обошёл вокруг машины, заглянул в мутные стёкла, широко улыбнувшись при виде Шерри. «Пассажир!» – сказал он приветливо.
После долгого ожидания вернулись наконец Павел и Геза в сопровождении кричащего, размахивающего руками русского солдата. Я тихо переводила: «Он хотел бы знать, какова скорость автомобиля!». Мы решили, что лучше не показывать, что я говорю по-русски, так как это вызвало бы или чрезмерную радость, или подозрение. Во всяком случае, было не лишним понимать, что они говорят, так как даже невиннейший вопрос, высказанный в такой грубой форме, слышался
