Виктор Петелин - Алексей Толстой

Приехали с юга дети. Дом постепенно наполнялся привычными звуками, но жизнь от этого не вошла в прежнюю колею. Толстой начал писать. Три варианта первой главы «19-го года» были отвергнуты им. Что-то невысказанное мешало ему целиком отдаться творчеству. Как трудно начинать серьезную вещь. Как трудно переключиться… А надо. Другого времени не будет: третья книга «Петра» тоже нуждалась в завершении.

Раздумья над трилогией привели его к тому, что он начал работать над новым романом, который вскоре получил название «Оборона Царицына». «…Взялся с трудом, — писал он Горькому 22 сентября, — с самопринуждением, но сейчас увлечен, так что дым идет из головы. Минц снабжает меня всеми материалами. Трудность написания романа — в количестве матерьяла, в том, чтобы все успеть переварить, не обожраться. Но, кажется, выходит лучше, чем «Петр». Как вы живете? Когда едете в Тессели? Очень хочу вам перед отъездом почитать начало».

Огромные творческие трудности Толстой преодолевал, работая над материалом о гражданской войне. И прежде всего не мог установить контакт со своими героями. Долго мучился, никак не мог найти подходящего начала. Как вместить, думал он, в небольшой размер книжки такой материал? Как заставить этот материал «звучать»? А что делать с образами Ленина, Сталина, Ворошилова? Ведь надо написать так, чтобы это были живые люди, а потом разве легко подключить к историческим фигурам вымышленные персонажи, сделать так, чтобы тематика ушла «вглубь», стала органической двигающей силой произведения?.. Тут нужна особая форма, особый стиль: лаконизм, простота, экономия изобразительных средств, язык, почти лишенный эпитетов, язык почти на границе сухости исторического повествования.

4 октября 1935 года Алексей Толстой на три недели уехал в Чехословакию.

После возвращения Толстой разошелся с женой и женился на Людмиле Ильиничне Баршевой.

ЭПИЛОГ

Пять лет промелькнули как одно мгновение. Поездки в Западную Европу, многочисленные выступления, статьи, депутатские хлопоты, участие в заседаниях комитетов, советов, в комиссиях, где Алексей Толстой состоял непременным членом. А главное — он так и не выполнил еще своих писательских обязательств перед читателями, ждущими от него двух его незаконченных произведений: третьих книг «Хождения по мукам» я «Петра». Правда, к 20-й годовщине Октября он все-таки успел закончить «Хлеб» («Оборона Царицына»), но особой творческой радости эта книга не принесла.

Небывалый успех фильма «Петр Первый» — вот, пожалуй, единственная настоящая творческая удача за эти годы. Подбор актеров, художников, съемки фильма —1 все это Толстой вспоминал с удовольствием. Общение с талантливыми людьми всегда ему доставляло неповторимое наслаждение. А тут своими глазами он видел, как воплощались образы его героев. Это было прекрасно. Орден Ленина, полученный им за фильм, — высшая награда Родины — согревал его сердце. А потом стал академиком… Членом комитета по Сталинским премиям… Членом многих юбилейных комиссий… Только так уж повелось, что на заседаниях не пишутся книги. Вот и «прозаседал»… Правда, много времени и сил отдал необходимой работе над «Сводом русского фольклора» и русскими народными сказками. Без него это не сдвинулось бы с «мертвой» точки… Но все равно сделано мало и сейчас… Надо наверстывать… Три года назад Толстой и его молодая жена переехали в Москву, где у них была небольшая квартирка. А жили главным образом в Барвихе, в одном из чудесных уголков Подмосковья… Здесь Толстой начал третью книгу романа «Хождение по мукам». Наконец-то он снова мог заняться судьбами своих любимых героев. Почти два года назад, летом 1939 года, он приступил к завершению трилогии. И приступил с таким ощущением, как будто до этих пор никогда ничего не писал. Так почти всегда с ним случалось, когда он начинал новую вещь. На какое-то время он становился как бы начинающим. И только постепенно, нащупывая материал, подход к нему, он как бы заново учился творить. В каждой строке он как бы проверял свою способность к творчеству, которому он отдал больше тридцати лет… Сколько уж он написал, а разве может он сказать, что нашел себя?.. Свой метод, форму, взгляд на жизнь?.. У каждого писателя все впереди… Так, во всяком случае, казалось, коща он работал над «Хлебом». И не раз он призывал тогда писателей задуматься над тем, почему все они, изображая гражданскую войну, делают своих героев маленькими, эпизодическими людьми. Как сплелась его собственная судьба с судьбой страны, России, так и судьбы Телегина, Кати, Даши и Рощина должны слиться с судьбой народа и страны. Русский народ, Россия — такова должна быть основная тема романа. Показать характер русского человека во всем его разнообразии, богатстве оттенков, показать широту его жизнеощущения, неистребимость его духа, могучую волю в преодолении трудностей и препятствий.

Никогда еще не писал он такого произведения. Ни «Сестры», ни «Восемнадцатый год» не были по своему замыслу похожи на то, что получалось в последней части трилогии. А поэтому прежде всего должна меняться сама стилевая направленность работы. Ведь все больше врывались голоса истории, все больше разветвлялся сюжет, вбирая в себя широту и многогранность действительности. Вместе с психологическими переживаниями своих героев, их страстями, чувствами писатель должен дать читателю необходимые военные сведения, точные приметы места и времени, передать строй речи и лексику. Вот почему сухой, протокольный язык военных приказов неожиданно для самого Толстого сталкивался с эмоциональной авторской интонацией или речью его героев, создавая достоверность в передаче неповторимых черт времени. Естественно, вводя персонажей из народа, Толстой стремился придать их речи разговорно-бытовой характер, смело употреблял диалектные слова и словечки. Более того, создавая этих персонажей, он давал через их восприятие картины природы, отношение к тем или иным событиям, людям, решениям, фактам. Вот хотя бы и недавно написанное: «…Сапожков не стал глядеть на Телегина, когда тот подошел к плетушке, тяжело перегнув ее, влез и опустился в сено. Лошади тронули рысцой. На расстоянии трех миллионов световых лет над головой Сапожкова протянулся раздваивающейся туманностью Млечный Путь. Поскрипывало вихляющееся заднее колесо у плетушки, но старик на козлах не обращал на это внимания, — сломается так сломается, чего же тут поделаешь…».

Вот три человека едут по степи, задумался Толстой, Телегин, Сапожков и извозчик-старик… Телегин не обращает внимания на окружающее… Сапожков весь устремлен к небу, неотрывно глядит на Млечный Путь, а старик извозчик думает, как бы в яму не угодить… Сапожков мечтает о том времени, когда человек, глядя на звезды, совершенно просто и очевидно поймет, что ужаса непомерного пространства нет, а рядом сидящий с ним мужик, глядя на то же самое, что и его седоки, высказывает свою заветную мысль: землю назад мужики все равно не отдадут, а силой с ними не справиться. И каждый человек здесь как на ладони. Но этого нелегко добиться. Он и раньше, конечно, знал, что каждый человек по-своему воспринимает мир. Только уж очень трудно найти индивидуальное восприятие того или иного явления или события в каждом из действующих лиц. Столько всевозможных обстоятельств нужно учесть, чтобы получилось правдиво, достоверно, как вот в этом эпизоде. Трудность заключалась как раз в том, чтобы найти для каждого особый язык жестов. В этом одна из важнейших его творческих задач… Здесь, пожалуй, он удачно о нею справился. Степь, закат, грязная дорога, полная неожиданных сюрпризов. Едут три человека… Три восприятия, значит, три описания, совершенно различных по словарю, по ритмике, по размеру… Пусть предметы говорят сами за себя. И пусть читатель смотрит на дорогу не его глазами, а видит ее и глазами Телегина, и глазами Сапожкова, и глазами старика извозчика. Как можно меньше авторских комментариев, как можно меньше авторских описаний и характеристик… Пусть герои действуют как бы по своему усмотрению, без авторской подсказки. Но это нисколько не значит, что он с объективистской холодностью, добру и злу внимая равнодушно, описывает происходящее на его глазах. Авторское отношение к жизни, им воссоздаваемой, должно сказываться во всем: и в отборе материала, и в его композиции, и в портретных характеристиках, и в ремарках, и в художественных деталях… Никогда еще так обостренно он не чувствовал необходимости экономии художественных средств. Трилогия и так получалась объемной. Разбивать ее последнюю часть еще на три книги, как предполагал он несколько лет назад, когда только-только замысел ее обрисовывался, нельзя. Материала-то много, и жалко его отбрасывать неиспользованным, но надо подумать о читателе. А то уж больно затянется трилогия. В последней части ничего не должно быть лишнего. Ни в композиции, ни в языке. Язык должен двигаться к точности и выразительности через простоту и экономию. Эх, хорошо бы дожить до такого времени, когда по поводу лишнего или неправильного эпитета можно ожидать литературного скандала.