Александр Филюшкин - Василий III

Насколько Василий III был знаком с подобными взглядами и насколько разделял их? Филофей сочинил специальное послание, адресованное государю всея Руси. Поводом послужила просьба о поставлении архиепископа на освободившуюся Новгородскую кафедру, из чего следует, что послание было написано в 1524–1526 годах. Но содержание этого сочинения шире. В нем Филофей сформулировал для Василия III идею симфонии церковных и светских властей в Третьем Риме. Столь высокая миссия Московского царства налагает особую ответственность на его правителя как «браздодержателя церковных престол». Церковь как бы освящала светскую власть и для этого вступала с ней в единение. Государь имеет полное право вмешиваться в дела церкви во имя общего блага, центральной идеи. Но и церковь может указывать государю, морален или нет тот или иной его поступок.

Филофей тут же разбирает ряд животрепещущих вопросов, которые Василий III как царь Третьего Рима должен был решить незамедлительно. Помимо уже упоминавшегося назначения на новгородскую архиепископскую кафедру, это были строгое соблюдение обряда крестного знамения (великий князь должен бороться с нарушителями как «врагами имени Христова») и осуждение содомии (гомосексуализма).

Последний аспект довольно интересен — почему-то русские церковные пастыри периодически считали своим долгом обличать содомию в посланиях государям и требовать ее искоренения. Филофей обращался с этой темой к Василию III, а к его сыну, Ивану Грозному, будет об этом же писать священник Сильвестр. Трудно сказать, было ли это вызвано действительной распространенностью гомосексуализма в московском обществе и придворной среде или же проповеди против содомии были своего рода «общим местом», с которым, опираясь на труды Отцов Церкви, священники и монахи считали нужным обращаться к власть предержащим.

Филофей в послании к Василию III также затрагивает сложную и полемичную тему церковных имуществ, рифмующуюся со знаменитым спором нестяжателей и иосифлян. Спор он решает в пользу последних: если богатство идет во благо, на процветание веры, на благотворительность, оно необходимо. Не надо путать богатство со «сребролюбием», которое однозначно подлежит осуждению.

Автор послания высоко поднимал планку поведенческого идеала православного царя, который заключался прежде всего в ответственности за подданных и соблюдении в своем государстве чистоты веры. «Обиды церквям и монастырям», «нестроение» царства, грехи людей приближают приход Антихриста, возбуждают эсхатологические ожидания. Тем самым праведность Василия III оказалась прямо связанной с исторической судьбой России: он может после смерти стать «сыном Света» и «гражанином» Небесного Иерусалима, а может обрушить на свой народ неисчислимые бедствия, полагающиеся согрешившему народу накануне Конца света[251].

Что характерно, Филофея, в отличие от нестяжателей, совершенно не интересовал сюжет с разводом Василия III и нарушения им церковных канонов. Он размышлял о куда более высоких и масштабных вещах, и идеальные требования, предъявляемые им к великому князю, принадлежали к куда более значительной сфере.

В полную силу идеи Филофея зазвучат только к концу XVI века, когда мотив «Москва — Третий Рим» стал наиболее актуальным в связи с учреждением в 1589 году Московской патриархии. В более ранний период они осмыслялись только на уровне узкого круга церковных интеллектуалов, впрочем, имевших прямое отношение к разработке идеологии высшей, царской власти в России. Ими эти идеи были усвоены, переосмыслены и развиты. В этом плане политическая мысль времени Василия III была заметным шагом вперед по сравнению с эпохой Ивана III; она заложила основу для развития целого ряда политико-идеологических доктрин царствования Ивана Грозного.

«Прозяблое слово», «великая соромота» и индийские гости: восточная политика последних лет правления Василия III

Последние семь-восемь лет правления Василия III на международной арене прошли достаточно тихо. Шла будничная повседневная дипломатическая работа без больших успехов или грандиозных провалов. Не было крупных войн, но пограничные конфликты и мелкие стычки не прекращались.

На восточном направлении Василий III пытался установить более дружественные отношения с Турцией. В случае успеха тут открывались хорошие перспективы: султан мог обуздывать агрессию Крыма, пугать Королевство Польское и т. д. Видимо, Василия III обманул дружелюбный тон посланий султана и рассыпаемые в них цветистые комплименты. Государь решил, что раз ему открыто не угрожают и ничего особенного не требуют, то с османами можно подружиться. Специфики восточной дипломатии он не понимал и не знал. Раз за разом проходил обмен грамотами, послами, туда-сюда ездили купцы, шли переговоры — но никаких значимых результатов достигнуто не было. Султану дружба с Россией была абсолютно не нужна, а ссориться вроде было еще не из-за чего. Принципиальные противоречия между странами, которые выльются в первую Русско-турецкую войну, накопятся только к 1569 году.

Пока же взаимное раздражение от несбывшихся ожиданий прорывалось в мелочах. В 1524 году в Москве находился турецкий посол Скиндер. Поскольку он опять ничего конкретного не привез, с ним при дворе Василия III обошлись достаточно прохладно. Скиндер обиду затаил и выместил ее на русском посольстве, отправившемся с ним в обратный путь ко двору султана, но уже в Кафе, на турецкой территории.

Возможно, это было связано с провалом задания, полученного от султана: русская разведка получила информацию, что Скиндер должен на обратном пути разведать «места» на Дону, где Турция в дополнение к Азову поставит новую крепость для дальнейшего продвижения в Восточную Европу. Планы Скиндера (если они, конечно, имели место) были разрушены просто и эффективно: «А поехал Скиндер на Путивль да на Крым, а Доном просился, и князь великий его Доном не пустил: некоторое прозябло слово от скиндеровых людей и от сторонних, что Скиндер послан смотрити мест на Дону ставити город, и того для Доном не пущен»[252]. Тогда понятен гнев пронырливого грека, которому не дали выслужиться перед хозяином-султаном и выставили из страны самым неприятным образом. Скиндер русским дипломатам «великую соромоту чинил».

В июле 1525 года в Турцию отправился гонец Кудояр Кадышев с грамотой Василия III, в которой султану в очередной раз предлагались любовь и дружба и делалась попытка смягчить возможные обвинения в неуважении к послу со стороны Скиндера.

Московским властям было о чем беспокоиться. В 1525 году прошел слух, что султан оскорблен провалом миссии Скиндера и готовится отправить на Русь то ли 15, то ли 30 тысяч воинов. Однако собственно турецкий поход был бы затруднен по техническим причинам. Турки совершенно не знали, куда идти, — их представления о географии Восточной Европы были весьма приблизительны{8}. Турецкие войска могли эффективно действовать только в составе армии крымского хана. А Крым в эти годы раздирался противоречиями, междоусобицами, и ему было не до организации крупного международного нападения на Русь. Да и слух о том, что султан из-за Скиндера готов развязать войну, видимо, все же не имел реальной почвы и относился к разряду дипломатических страшилок.