Павел Анненков - Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта

Второй отрывок касается нового издания «Вечеров на хуторе» Н. В. Гоголя.

2) «Вечера на хуторе близ Диканьки. Повести, изданные Пасичником Рудым Паньком. Издание второе. Две части, в 8 д[олю] л(иста), XIV, 203 и X, 233, в типогр. Д[епартамента] Внеш[ней] тор[говли].

Читатели наши, конечно, помнят впечатление, произведенное над нами появлением «Вечеров на хуторе». Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов, предоставя сии недостатки на поживу критики. Автор оправдал таковое снисхождение. Он с тех пор непрестанно развивался и совершенствовался. Он издал «Арабески», где находится его «Невский проспект», самое полное из его произведений. Вслед за тем явился «Миргород», где с жадностию все прочли и «Старосветских помещиков», эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и «Тараса Бульбу», коего начало достойно Вальтер-Скотта. Г-н Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале»[248].

Этот отзыв подтверждает все то, что говорили мы прежде о покровительстве, какое оказал Пушкин начинающему писателю, и о самих поводах к нему. Тут уже можно заметить мысль, высказанную впоследствии самим Гоголем по поводу только «Ревизора»: «Честное лицо в моей комедии — есть смех».

Переходим к заметке, которая может и не принадлежать Пушкину, но удивительно совпадает с его образом мыслей и с направлением вообще.

«Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год, артиллерии полковника И. Р…». Москва, 1835–1836, в 8 д. четыре части. Стр. 296–348–354–375.

«Когда возвратились наши войска из славного путешествия в Париж, каждый офицер принес запас воспоминаний. Их рассказы все без исключения были занимательны, все наблюдаемо было свежими и любопытными чувствами новичка, даже постой русского офицера на немецкой квартире составлял уже роман. Доныне, если бывший в Париже офицер, уже ветеран, уже во фраке, уже с проседью на голове, станет рассказывать о прошедших походах, то около него собирается любопытный кружок. Но ни один из наших офицеров до сих пор не вздумал записать свои рассказы в той истине и простоте, в какой они изливаются изустно. То, что случилося с ними как с людьми частными, почитают они слишком неважным и очень ошибаются. Их простые рассказы иногда вносят такую черту в историю, какой нигде не дороешься. Возьмите, например, эту книгу: она не отличается блестящим слогом и замашками опытного писателя; но все в ней живо и везде слышен очевидец. Ее прочтут и те, которые читают только для развлечения, и те, которые из книг извлекают новое богатство для ума».

В последнее время Пушкин был одним из самых ревностных собирателей записок, преданий, изустных исторических рассказов. Он отыскивал их всюду, где только мог — с жаром и неутомимостию, которыми вообще отличались его предприятия. Он заводил переписку по первому слуху о существовании какого-либо документа в этом роде, какого-либо семейного сказания или откровенной повести из жизни действительного лица. Пусть вспомнят читатели наши участие, с которым он встретил записки Н. А. Дуровой, помещенные во 2-м томе «Современника» с объяснением от собственного лица. Оно сохранено нами в примечаниях к статьям, взятым из «Современника». Так точно по первому известию, что Д. В. Давыдов находится в близких сношениях с Вальтер-Скоттом, Пушкин просил его рассказать всю историю его знакомства с знаменитым шотландцем. Отрывок из ответа Д. В. Давыдова сохранился в бумагах Пушкина; он любопытен.

«… Мне писал племянник мой Владимир Петрович Давыдов, который учится в Эдинбурге, что он часто видится с Вальтер-Скоттом и часто бывает у него в деревне, что Вальтер-Скотт долго его обо мне расспрашивал и показывал ему портрет мой, находящийся у него в кабинете. Это польстило моему самолюбию, и я написал Вальтер-Скотту благодарное письмо, на которое он немедленно отвечал. Сверх того, он спустя несколько времени прислал мне свой портрет, с надписью «Вальтер-Скотт Денису Давыдову». Теперь я ему пишу благодарное письмо за портрет, а между тем, узнав, что он составляет себе кабинет разного оружия, на днях посылаю ему куртинский дротик, черкесский лук и стрелы и кинжал. Вот вся история моего знакомства с Вальтер-Скоттом».

Наконец, выписываем шутку Пушкина, в которую отчасти примешивается и чувство грусти. Что она принадлежит поэту, свидетельствует одно обстоятельство. При перечете имен старых деятелей в литературе пропущено его собственное имя.

«Мое новоселье. Альманах на 1836 год», В. Крыловского. С.-Пб. в типогр. издат[еля], 296 стр.

«Это Альманах! Какое странное чувство находит, когда глядим на него; кажется, как будто на крыше опустелого дома, где когда-то было весело и шумно, видим перед собою тощего мяукающего кота. Альманах! Когда-то Дельвиг издавал благоуханный свой Альманах! В нем цвели имена Жуковского, князя Вяземского, Баратынского, Языкова, Плетнева, Туманского, Козлова. Теперь все новое, никого не узнаешь: другие люди, другие лица. В оглавлении, приложенном к началу, стоят имена гг. Куруты, Варгасова, Крыловского, Грена; кроме того, написали еще стихи буква С, буква Ш., буква Щ. Читаем стихи — подобные стихи бывали и в прежнее время; по крайней мере в них все было ровнее, текучее, сочинители лепетали вслед за талантами. Грустно по старым временам!..»

В мае месяце А. С. Пушкин снова уехал в Москву, порыться в архивах, как он говорит в письме к М. П. Погодину, но вместе с тем, вероятно, и по собственным делам. В это время одно из них, кончившееся к полному его удовольствию, свидетельствует, что боязнь толков и пересудов света начинала уже сильно развиваться в нем. В мае же месяце вернулся он в Петербург и 27 числа написал то доброе, простосердечное письмо, которое, вместе с другими к П. В. Нащокину, уже напечатано было в «Москвитянине» (1851 г., № 23).

«Любезный П[авел] В[оинович], я приехал к себе на дачу 23 в полночь. Дай бог не сглазить, все идет хорошо. Теперь поговорим о деле. Я оставил у себя два порожних экземпляра «Современника». Один отдай князю Гагарину, а другой пошли от меня Б[елинскому] (тихонько от наблюдателей, NB), и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться. Во-вторых, я забыл взять с собою твои записки, перешли их, сделай милость, поскорее.