Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

…эта тема, возникая снова и снова, в конце концов становилась ведущей. И почти при каждой встрече с Берлиным, случайной или назначенной, в беседе или болтовне о предметах, казалось бы, не касающихся ее непосредственно, — т. е. «когда можно не упоминать» — мы неизбежно задевали ее — как пульсирующую так или иначе над их поверхностью. И ни в коем случае не потому, что он был, как можно подумать, ОДЕРЖИМ ЕЮ, или потому, что «евреи ни о чем другом не могут говорить, как только о евреях» (стр. 244). Об этом книга — триста спутанных, скучных, ни о чем не рассказывающих страниц. Однако он может бестрепетно выставлять свое сочинение на жадный суд читателя — ему достаточно иметь свое имя — все знают, с КЕМ и с какими обстоятельствами оно связано. Екатерина в таких случаях дарила Таврию.

Сэры Bowra и Berlin ездили к нему [Вячеславу Иванову] на поклон (между нами говоря, это было зрелищем для богов?!) (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 256) — поскольку ездил богоподобный Берлин. Сам он, правда, писал знакомым об этом визите как о деле обыденном: Когда я попытался упомянуть Пастернака и Ахматову, он, как мне показалось, не проявил ни малейшего интереса (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 693.)

Богоподобным скромного Исайю Берлина делает сама Анна Андреевна — и ведь это ей удается!

Сын Андрея Жданова в 2004 году выпустил в городе Ростове-на-Дону книгу «Взгляд в прошлое: воспоминание очевидца». Вряд ли спустя шестьдесят лет после смерти его отца кто-то стал бы публиковать его книгу, если б не Постановление 1946 года…

В аннотации сборника статей и выступлений Исайи Берлина написано так: Великий мыслитель XX века…

Берлин о встрече со Стравинским: Меня послали к нему, я постучался к нему в дверь, он был один, я дрожал. Гений, я не знал, что сказать. Ото былх» лет тридцать тому назад, то есть после войны, ну да, пятидесятые годы. Он пригласил меня сесть. Говорить нам не о чем, полное молчание с обеих сторон. У меня — от испуга, я был очень испуган. (А. Г. Найман. Сэр. Стр. 214.) Вот тебе и «лучший каузер Европы»! А перед Ахматовой, кстати, не заробел.

Ни в одной области знаний, науки, политики и просто человеческих отношений он не проявил себя вровень с тем местом, какое заняла в интеллектуальной и социальной иерархии эпохи его фигура «явочным порядком». <…> он не создал в философии, не открыл в истории идей, не осветил в литературоведении ничего в меру того авторитета, каким пользовалось его имя. Не повлиял на ход событий, не показал примера ответственности или преданности, ни, тем более, самоотверженности, равно как вообще чувств или морали, не поразил творческой силой или умственной мощью адекватно той славе, которая о нем по всем этим направлениям шла. <…> в лекциях, интервью, эссе и книгах он допускал фактические ошибки, а заодно и банальности. Словом, он получил признание не по заслугам. Известный московский лингвист и филолог после встречи с ним на ахматовской конференции в Лондоне обратился ко мне не без недоумения: «Послушайте, он говорит обычные вещи. И вообще, можете вы мне сказать — какой он внес вклад в мировую науку?» Почти то же я услышал от моего друга голландского писателя: «А чем он, собственно говоря, знаменит? Что он такое сделал?»

Вот это и есть — все о госте из будущего. Для русских, во всяком случае. Никто бы не стал читать ни слова о таком обаятельном человеке, если б генеральскими погонами не горели у него на плечах венчальные свечи.

А вот о самом Анатолии Наймане:

Это высшая лига, или генералитет, или «голубые фишки» литературы <…> у писателей этой категории есть привилегированный доступ к читателю, своего рода выслуженное предыдущими заслугами дворянство. <…> Их карьера не зависит от медиауспеха, у них есть «шкурка»…

С этим писателем заранее знаешь, что будешь ерзать и мучиться от скуки, что пишет он, будто ногти грызет: какие-то интеллигентные старики, которые не то оправдываются в чем-то, не то стучат друг на друга и мусолят архиважные подробности разыгранной пятьдесят лет назад сцены… (Л. Данилкин. Круговые объезды по кишкам нищего. Стр. 207.) Грубый литературовед Виктор Топоров начинает разбор его произведения, понятно, грубо: «Зачем записывать такое?»… да и статью называет раздраженно: «Литературная жвачка Анатолия Наймана».

Но если ничего не бывает случайного, за что ей было дано знакомство с Бродским? За что ей — чтобы он трубил о ней по свету? Не достаточно ли с нее было бы одних черных глаз Анатолия Наймана?

Табель об инскриптах

В статье об ахматовских дарственных надписях пишут так:

…чуть ли не безграничен и сердечно-биографический простор этих надписей. <…> А о душевно-космическом размахе дарственных чувств Анны Андреевны напоминают и ее творческие связи с композитором Д. Д. Шостаковичем.

Из многочисленных надписей поэту Евгению Винокурову: «..малый дар», «…с верой в его силы», «… от которого жду стихи» — ну как не ждать, когда и он каждую книгу с трепетом несет ей и каждую надписывает: «с благоговением перед вашим великим талантом», «великой русской поэтессе», «с преклонением перед ее талантом». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 570.)

Она пишет, и ей пишут.

Телеграмма А. А. Тарковского: Поздравляю с днем рождения вас и русскую поэзию <…> преданно целую руку. (Летопись. Стр. 524.)

Письмо А. А. Тарковского о поэзии Ахматовой, которая явила… невиданную широту охвата явлений жизни. Время пересеклось с Вашим подвигом и запечатлелось в каждом Вашем стихе». (Летопись. Стр. 637.)

Телеграмма Б. Л. Пастернака А.А. к простому, не юбилейному дню рождения. От души поздравляю Вас с днем рождения. Вижу Вас радостной, смеющейся. Как бы он хотел, чтобы она читала такие строки? Целую Ваши руки. Живу мыслью о Вашей бодрости и здоровье. (Летопись. Стр. 523.) Строка о том, чем жив Пастернак, похожа уже на насмешку над хорошо ему известными ожиданиями Ахматовой.

Дарственная надпись К. Паустовского <…>: Анне Андреевне Ахматовой, лучшей поэтессе мира, наследнице Пушкина. (Летопись. Стр. 608.)