Виктор Есипов - Василий Аксенов — одинокий бегун на длинные дистанции

Так как ты еще не написал и половины «Ожога» и так как я старше тебя на восемь лет, беру на себя смелость дать тебе совет. Сейчас в мире идет очень серьезная борьба за корону русской прозы. Я в ней не участвую. Смеюсь со стороны. Люблю всех хороших, всегда их хвалю, аплодирую. Корона русской поэзии, по утверждению представителя двора в Москве М. Козакова, давно уже на достойнейшей голове. Сиди в ней спокойно, не шевелись, не будь смешным или сбрось ее на <->. «Русская литература родилась под звездой скандала», — сказал Мандельштам. Постарался бы ты хотя бы не быть источником мусорных самумов.

Заканчиваю это письмо, пораженный, в какую чушь могут вылиться наши многолетние добрые отношения. Вспомни о прогулке с попугаем и постарайся подумать о том, что в той ночи жила не только твоя судьба, но и моя, и М. Розовского, и девочек, которые с нами были, и самого попугая[342].

Бог тебя храни, Ося! Обнимаю, Василий

Любезнейший Иосиф!

Получил твое письмо. Вижу, что ты со времен нашей парижской переписки осенью 1977 года мало в чем прибавил, разве что, прости, в наглости, ты говоришь о вымышленных тобой предметах с какой-то априорной высоты — о каких-то идиотских «квотах»[343] для русской литературы в Америке (кстати, для какой же книги ты расчищал дорогу в рамках этой «квоты»?), о «профессиональной неуверенности», о «крахе», выражаешь тревогу по поводу моей «литературной судьбы»[344]. Помилуй, любезнейший, ведь ты же пишешь не одному из своих «группи», а одному из тех, кто не так уж высоко тебя ставит как поэта и еще ниже как знатока литературы.

Если же вспомнить о внелитературных привязанностях — Петербург, молодые годы, выпитые вместе поллитры и тот же попугай гвинейский[345], много раз помянутый, — то моя к тебе давно уж испарилась при беглых встречах с примерами твоей (не только в отношении меня) наглости.

Не очень-то понимаю, чем вызвано это письмо. Как будто ты до недавнего разговора с Эллендеей не знал, что я думаю о твоей в отношении моего романа активности или, если принять во внимание твои отговорки, твоей «неофициальной активности». Перекидка на какого-то «Барыша»[346] (с трудом догадался, что речь идет о Барышникове) звучит вполне дико.

Что за вздор ты несешь о своих хлопотах за меня в Колумбийском университете? Я сам из-за нежелания жить в Нью-Йорке отказался от их предложения, которое они мне сделали не только без твоего попечительства, но и вопреки маленькому дерьмецу, которое ты им про меня подбросил. Среда, в которой мы находимся и в которой, увы, мне иногда приходится с тобой соприкасаться, довольно тесная — все постепенно выясняется, а то, что еще не выяснено, будет выяснено позже, но мне на это в высшей степени наплевать.

У Майи[347] к тебе нет никакого особого предубеждения, за исключением только того, что всякая женщина испытывает в адрес персоны, сделавшей ее близкому пакость. ОК, будем считать, небольшую пакость.

Твоя оценочная деятельность, Иосиф (как в рамках этой твоей «квоты», так и за ее пределами), меня всегда при случайных с ней встречах восхищает своим глухоманным вздором. Подумал бы ты лучше о своем собственном шарабане, что буксует уже много лет с унылым скрипом. Ведь ты же далеко не гигант ни русской, ни английской словесности[348].

Я этого маленького нью-йоркского секрета стараюсь не разглашать и никогда ни в одном издательстве еще не выразил своего мнения о твоих поэмах или о несусветном сочинении «Мрамор». Уклоняюсь, хотя бы потому, что мы с тобой такие сильные получились не-друзья.

Всего хорошего.

Ты бы лучше не ссылался на Карла. Я тоже с ним беседовал о современной литературе и хорошо помню, что он говорил и что он писал.

«…Развели по двум разным концам земли»

Переписка Василия и Майи Аксеновых с Беллой Ахмадулиной и Борисом Мессерером

Письма Беллы Ахмадулиной и Бориса Мессерера были обнаружены при разборе бумаг Василия Аксенова в его американской квартире (г. Шантилли, штат Вирджиния). Там они находились среди рукописей изданных и неизданных рассказов, эссе, публицистических статей и писем множества корреспондентов Аксенова, в том числе Георгия Владимова, Сергея Довлатова, Владимира Максимова, Семена Липкина, Инны Лиснянской, Юлиу Эдлиса, Джона Апдайка. Письма, о которых идет речь, были написаны от руки, ведь для нас, советских граждан, то была еще докомпьютерная эра. К счастью, почерки Беллы и Бориса оказались вполне разборчивыми, и письма без труда удалось прочесть. А после прочтения стало ясно: их обязательно нужно печатать, это животрепещущие свидетельства ушедшей эпохи. О находке я сообщил при встрече Борису Мессереру, и оказалось, что в их с Беллой Ахмадулиной семейном архиве находится большая пачка писем Василия и Майи Аксеновых к ним. Так возникла идея настоящей публикации.

Чтобы ее осуществить, нужно было две эти находки разрозненных писем превратить в живой диалог, каким на самом деле и была эта удивительная переписка. Для этого необходимо было расположить письма в хронологическом порядке.

Значительная часть писем Ахмадулиной и Мессерера не имела дат, их удалось датировать (некоторые предположительно) только после сопоставления с письмами и открытками Аксеновых, которые в большинстве своем аккуратно датированы. Сопоставление и датировка писем производились по событиям, в них упоминаемым: отъездам в эмиграцию Владимира Войновича с семьей, Льва Копелева и Раисы Орловой, Георгия и Натальи Владимовых, арестам и допросам друзей, прощаниям с умершими: Владимиром Высоцким, Надеждой Мандельштам, Ильей Вергасовым, Александром Тышлером.

Как известно, Аксенова вынудили уехать из страны в июле 1980-го после скандала с альманахом «Метрополь». Ахмадулина, тоже участница альманаха, осталась дома. Но, оставшись дома, она, как и немалое количество ее соотечественников, находилась в состоянии внутренней эмиграции. Среди них были люди, активно не выказывавшие состояния своей души, Ахмадулина его не скрывала. Она не принимала участия в советских общественных мероприятиях, демонстрировала неприятие политики властей, открыто общалась с иностранными корреспондентами и дипломатами. И, конечно, открыто поддерживала преследуемых властью друзей, принимала участие в их судьбе…

Первые письма Аксенова датированы концом сентября 1980 года, первое письмо Ахмадулиной — 4 января 1981 года. Временной разрыв между письмами объясняется отсутствием надежного канала для передачи почты: письма за «бугор» и оттуда шли не меньше двух месяцев, а главное, перлюстрировались. Часто просто не доходили до адресата. Поэтому надежный канал для связи был необходим.