Екатерина Вторая - Мемуары
Вы не хотите мира? Успокойтесь – до сих пор никто не упоминает о нем. Я согласна с вами, что мир – вещь прекрасная; когда он существовал, то я полагала, что это non plus ultra[8] счастья: и вот уже почти два года, как я воюю и вижу, что ко всему можно привыкнуть. По правде сказать, в войне есть прекрасные минуты. Я нахожу в ней важный недостаток, а именно, что во время ее нельзя любить ближнего, как самого себя. Я привыкла думать, что нечестно делать зло людям; однако я теперь несколько утешаюсь, говоря Мустафе: «Ты сам захотел, Жорж Данден[9]!» И после этого размышления я так же хорошо себя чувствую, как и прежде.
Великие события всегда мне нравились, а победы никогда не соблазняли. Я не вижу также, чтобы мир был близко. Забавно, что уверяют турок, будто мы не можем долго поддерживать войну. Если бы страсть не омрачила этих людей, то как бы им было забыть, что Петр Великий воевал в продолжение тридцати лет – то с этими самыми турками, то со шведами, поляками, персами,- и империя не дошла до крайности? Напротив того, из каждой войны выходила более цветущею и эти же самые войны пустили в ход промышленность. Каждая война у нас была матерью какого-нибудь нового источника, оживлявшего нашу торговлю и промышленность.
Ваш проект мира мне несколько напоминает дележ Льва в басне; вы все хотите захватить для вашей любимицы. Не надо забывать и спартанских легионов; об Истмических играх мы поговорим после.
В ту минуту, как я хотела кончить это письмо, я получила известие о взятии Измаила, при некоторых довольно странных обстоятельствах.
Прежде чем перейти Дунай, визирь обратился с речью к войскам и сказал, что невозможно долее сопротивляться русским; что он, визирь, видит себя в необходимости перебраться на другую сторону Дуная, что он для спасения их пришлет столько судов, сколько будет возможно; но если ему не удастся исполнить свое обещание и если русские войска нападут на них, то он им советует сложить оружие и уверяет их, что русская императрица поступит с ними вполне человечно и что все, что им говорили до сих пор о русских, было выдумано врагами обеих империй.
Как только мои войска подошли к Измаилу, турки вышли из него, а оставшиеся сложили оружие. Капитуляция города была совершена в полчаса. Захватили сорок восемь пушек и значительные магазины всякого рода. От 21-го до 27-го июля, т. е. от кагульской битвы, считают около восьми тысяч пленных; а с прошлого года мы отняли у врага около пятисот пушек.
Граф Румянцев послал корпус направо, к вашему Браилову, который и будет взят, как вы того желали; а другой налево, который должен взять Килию.
Ну, что же, довольны ли вы? Прошу вас быть настолько же довольным моей дружбой, как я вашей.
Екатерина
11
Петербург, 31 августа -11 сентября [1770]
Милостивый государь, хотя на этот раз я не могу сообщить вам, в ответ на ваше письмо от 11-го августа, каких бы то ни было военных событий, но надеюсь не помешать вашему выздоровлению, сказав вам, что после взятия Измаила, буржакские и белгородские татары отделились от Порты. Они послали уполномоченных к двум генералам моей армии для капитуляции и отдались под протекторат России. Они дали заложников и поклялись на Коране не помогать более ни туркам, ни крымскому хану и не признавать хана, если он не примет тех же условий, т. е. мирно жить под протекторатом России и отделиться от Порты. Неизвестно, что сделалось с этим ханом. По-видимому, однако, если не он, то большая часть его подданных примут эти условия.
Татары, с самого начала этой войны, считали ее несправедливой; им не на что было жаловаться; прерванная торговля с Украиной причиняла им потерю, более действительную, чем они могли ожидать выгод от грабежей.
Мусульмане говорят, что два последних сражения стоят им сорока тысяч человек. Это ужасно, я согласна; но когда дело идет об ударах, то лучше их давать, чем получать.
Теперь я не посмею спросить вас, довольны ли вы, так как, какую бы вы ни питали ко мне дружбу, но я уверена, что вы не можете равнодушно смотреть на несчастия стольких людей. Надеюсь, однако, что эта же дружба утешит вас во всех несчастиях турок; вы сделаетесь терпимы и человечны, и уже более не будет противоречия в ваших чувствах. Невозможно, чтобы вы любили врагов искусств.
Сохраните мне, пожалуйста, вашу дружбу и будьте уверены, что я ее очень ценю.
P. S. Я должна вам упомянуть еще об одном новом явлении: большое количество турецких дезертиров является к нашему войску. Говорят, что никогда еще не бывало этому примера. Эти дезертиры уверяют, что у нас с ними лучше обходятся, чем у них.
12
Петербург, 16-27 сентября [1770]
Милостивый государь, как много должна я сегодня вам сообщить! Не знаю, с чего и начать.
Мой флот, под командою не моих адмиралов, а графа Алексея Орлова[10], разбил неприятельский флот, сжег полностью его в Чесменской гавани, древнем Клазомене. Три дня тому назад я получила об этом прямое известие. Около ста судов всевозможных родов были обращены в пепел. Не смею выговорить количество погибших мусульман: их насчитывают до двадцати тысяч.
Общий военный совет положил предел разъединению двух адмиралов, отдав командование генералу войск сухопутных, находившемуся на этом флоте и который к тому же был старший по службе. Это решение было единодушно всеми одобрено. Я всегда говорила, что герои рождаются для великих событий.
Турецкий флот преследовался от Румынского Наполи, где он выдержал два нападения, до Scio. Граф Орлов знал, что из Константинополя отправлено подкрепление, и, желая предупредить его соединение, он напал на врага, не теряя времени. Приехав в канал Scio, он увидел, что соединение уже совершилось. С девятью линейными кораблями он очутился в присутствии шестнадцати оттоманских: число фрегатов и других судов было еще более неравномерно. Он не колебался, и вообще расположение умов было таково, что все решили победить или умереть. Сражение началось. Граф Орлов держался в центре; адмирал Спиридов, имевший на своем корабле графа Федора Орлова, командовал авангардом; контр-адмирал Ельфинстон – арьергардом.
Турки были расположены так, что одно из их крыльев упиралось в каменистый остров, а другое – на мели, так что они не могли быть обогнуты.
В продолжение нескольких часов огонь был ужасен с обеих сторон; корабли так близко подошли друг к другу, что ружейная стрельба присоединилась к пушечной. Корабль генерала Спиридова боролся с тремя военными кораблями и одной турецкой шебекой. Несмотря на это, он зацепил капитан-пашу, имевшего девяносто пушек, и набросал туда столько гранат и горючих материалов, что корабль загорелся; огонь перешел на наш корабль, и оба взлетели на воздух в ту минуту, как адмирал Спиридов с графом Федором Орловым и около девяноста людей экипажа спустились с него.
