Владимир Лорченков - Последний роман

Папа Второй дома и семья постепенно вновь привыкает к его присутствию. Малыш прекрасный спортсмен. Немного язычник. Покупает лимонад и выливает половину бутылки в Неман, пока прогулочный катер скачет во волнам, и ребята с тренером глядят на реку, ухватившись за поручни. Пусть я выиграю. Лепит из пластилина мужскую фигурку и ставит ее за шкаф, перед соревнованиями делает на фигурке надрезы, про себя называет ее Перуном. Прочитал о Руси. Бабушка Третья дает о себе знать письмом, в котором сообщает сыну, что, пока невестка гостила у них с внуками — вообще-то приехали на один день, и даже не переночевали, — из ее шкатулки пропали несколько колец. Мама Вторая рыдает. Чего она хочет, спрашивает она, и трясется, сколько можно, может разведемся, чтобы твоя мать успокоилась, но Папа Второй знает, что Бабушку Третью и это не устроит. Ей нужны жертвы. Он успокаивает плачущую жену, а притихшие Малыш с братом, притворившись спящими, шепотом обсуждают, как бы им насолить жирной нелюбимой бабуле. Ненавидит маму. Это, кажется, единственное, что омрачает жизнь семьи в те месяцы, не считая козней Бабушки Третьей, все довольно хорошо. Кольца, конечно, находятся. Папа Второй едет на какие-то учения.

Малыша приглашают в гости. Он идет с братом, которого тоже приглашают — Малышу хочется верить, что из-за него, — оба нарядные, и дарят хозяйке, это день рождения у Жени Светличной, цветы и конфеты, пьют морс, едят вилкой и ножом, играют с девочками и мальчиками в фанты. Очень весело. Возвращаются домой, обсуждая свое будущее, оно прекрасно, ведь в экспериментальной школе номер 16 города Бобруйска детям вместо уроков труда преподают основы специальностей — они, например, изучают электротехническое, — и по окончании девятого класса выдают диплом и выпускника ремесленного училища. Да еще и спорт. Малыш обнимает брата за плечи, они друг за друга в огонь и в воду, и брат, наклонившись, восклицает — гляди! Нашел серебряный рубль. 1876 год. С этого начинается коллекция мальчишек, которая за десять лет разрастется до ста пятидесяти монет зарубежных стран и пятидесяти старинных российских монет, все скрупулезно подсчитано педантичным братом. Монета сверкает. Малыш думает, что она — добрый знак, значит, теперь все будет хорошо, наконец-то все устроилось. Дома переполох. Мебель сдвинута, вид у Мамы Второй растерянный, по комнатам ходит проверяющий от жилого комитета, ковры свернуты. Что случилось, спрашивает Малыш, уже зная, и мать отвечает. Снова переезжаем.

Временами в гарнизоне совсем нет еды, и тогда Малыш слышит, как Мама Вторая плачет ночами. Сумерек нет. В Заполярье очень светло летом, и невероятно темно зимой, местный климат подавляет Малыша. Приехали ночью. Фонари ярко горели у подъездов, во многих окнах был свет, кто-то выглядывал, прибытие новой семьи в гарнизон это всегда событие, и Малыш с братом стараются проскользнуть в подъезд как можно скорее. Очень холодно. Судя по всему, много снега, который пока не очень виден, — темнота мешает разглядеть окрестности, — и Малыш с удивлением слышит радостный возглас из какого-то окна. Абхазы приехали! Это как? Светлоглазый и светловолосый Папа Второй смеется, Мама Вторая поджимает губы и бормочет что-то про этих русских, а Малыш с братом, добравшись до постели после утомительного путешествия, засыпают прямо на полу — вместо кроватей пока одеяла, багаж еще не прибыл, никакой мебели в квартире нет. Одна движимость. Тараканы, клопы и вши, которых Папа Второй выведет позже, когда дети выйдут из квартиры, Мама Вторая, подавленная, осматривает квартиру. Папа Второй хмыкает. Зато здесь есть морошка, здоровская такая, лоси огромные, рыбалка чудесная, — приподнято говорит он жене, но, увидев ее глаза, умолкает, и, раздраженный, уходит на кухню. Вечно недовольная. Утром схожу за хлебом, а пока поешь сухарей с консервами, сухо говорит Мама Вторая, и Папа Второй удивленно спрашивает — а почему утром? Так ведь сейчас магазин закрыт, говорит терпеливо Мама Вторая, или они у вас тут по ночам работают? Дорогая, — с сарказмом говорит Папа Второй, — сейчас день. Малыш с братом спят крепко. Добирались две недели, из Бобруйска уезжали ночью, Малышу так и не хватило смелости поговорить с девочкой, которая ему нравится, ничего, письмо напишу, думает он, сидя на переднем сиденье грузового автомобиля. Идет дождь. Темно, слякотно, и так будет всю дорогу, Малыш с матерью и братом ждут поезда на все той же станции, куда они когда-то приехали, и детям кажется, что сейчас, — поскрипывая, — откуда-то выедет велосипед. Пусто. Прибывает поезд, семья усаживается, они едут в Минск, и, не разглядев его толком, направляются в Ленинград, где останавливаются в гостинице «Мурманск». На третьем этаже буфет. Очень дорогой, но зато там есть салат из кальмаров, что несколько выводит мальчишек из ступора — они с удовольствием пробуют это необычное для себя блюдо, начинают оглядываться. Гостиница высотная. Ленинград очень серый, страшно грязный, 1989 год, и Малыш с матерью гуляет по городу, глядя на нелепые сейчас в нем яркие вывески с рекламой. Много иностранцев. Мужчина в пыжиковой шапке и кожаном пальто предусмотрительно придерживает двери лифта перед Мамой Второй, и та, бледнея от неожиданной галантности, коротко кивает и собирается было войти, как мужчина, пропустив перед собой нескольких иностранцев, равнодушно отодвигает советскую с двумя детьми и проходит сам. Все равно он хам, дети. Мама Вторая говорит это очень громко в тупое лицо под шапкой, и объясняет, так, чтобы весь лифт слышал, что пропускать перед собой детей и женщин следует, ВЫХОДЯ из лифта, ВХОДИТЬ же первым должен мужчина. Малыш запоминает. Всегда входить первым, выходить же последним, подавать руку даме, выходя из транспорта, наливать старшим — он не раз еще поразит своими хорошими манерами самых разных людей в самых разных точках земного шара. Третий конгресс драматургов стран СНГ, театральное бьеннале в Варшаве, встреча писателей Востока и Запада в Стамбуле, московский книжный фестиваль. Малыш вежлив. Везде он подвинет стул, встанет первым, подаст руку, пропустит, подаст, кивнет, поклонится, улыбнется, — он умеет быть подчеркнуто вежлив. Ты довольна, мама? Мама Вторая довольна. Малыш с братом с ненавистью смотрят на мужлана в пыжиковой шапке, который просто не замечает ни их, ни Маму Вторую, и иностранцы довольно щебечут, глядя на маленькую перевозную клетку. Оу, перрот. Хиз нейм из Кузя, говорит Малыш, откашлявшись, и иностранцы приходят в полный восторг, пыжиковая шапка смотрит на Малыша с ненавистью. Перед иностранцами заискивают. Вся страна готова смотреть в рот человеку, который не говорит по русски, снимаются дешевые кинокомедии про то, как иностранцы учат советских дураков уму-разуму, в телепередачах все больше рекламы, Запад хочет, чтобы мы были сытыми и благополучными, а не дикарями с ракетой. Мама Вторая верит. Гостиница «Мурманск» не спит, смеется визгливыми голосами проституток, похахатывает благодушным баском иностранцев, скрипит дверьми и кроватями, пошатывается на ледяном ленинградском ветру. Погода невероятная. Малыш с удивлением убеждается, что расхожее представление о Ленинграде, как о городе, где с утра идет дождь, а днем светит солнце, перед тем, как выпадет снег, а уж тот растает при вечернем потеплении — чистая правда. Кальмары вкусные. Мама Вторая записывает у буфетчицы рецепт, главное, узнает она, это не переварить, потому что кальмары становятся жесткими, — всего пара минут в кипящей воде, — и рассказывает о Белоруссии, Венгрии, Забайкалье, которого, впрочем, дети почти не помнят. Много странных людей. Прогуливаясь в городе — времена смутные, и поезд в Мурманск идет раз в неделю, так что им пришлось ждать, — Мама Вторая и Малыш встречают мужчину с незаметным лицом, которые настолько невыразительно и незаметно, что Малыш запоминает его на всю жизнь. Лиза, милая! Черт побери, ты не поверишь, начинает Малыш, глядя на то, как Борис Ельцин представляет совсем уже другой стране своего преемника, и его жена в первый раз прослушивает удивительную историю о Малыше, Маме Второй и брате, которые сталкиваются в Ленинграде не с кем-нибудь, а с самим Владимиром Путиным. Издержки жизни с драматургом. Жена, конечно же, не верит ни единому его слову, вернее, так — он-то сейчас может думать, что это был тот самый Путин, но, скорее всего, ему просто кажется, он выдает желаемое за действительное. Владимир Владимирович! Скажите пожалуйста, где вы были в сентябре 1989 года, в Ленинграде, 12-го числа с 12 до 14 часов, не в окрестностях ли гостиницы «Мурманск», пишет подвыпивший Малыш в поле «Вопрос». Это прямая линия. Президент Владимир Путин отвечает на вопросы посетителей интернета, и вопрос малыша регистрируется прод номером 19837, и новый президент, конечно, не отвечает, потому что на двадцать тысяч вопросов — и среди них такие глупые, сетует президент конфиденциально ведущему программы «Вести» — не ответишь. Вот, например, из Молдавии. Где я был с тринадцати по… в окрестностях гостиницы… Что за идиотизм?! Ведущий «Вестей» смеется, президент сдержанно улыбается — он-то отлично знает, что 12 сентября 1989 года действительно был в окрестностях гостиницы «Мурманск», видимо, кто-то из коллег по СНГ шутит, — и отвечает на вопрос жительницы Саратова о прорвавшейся канализации. Малыш мрачнеет. Жена вздыхает, и гладит его голову во сне, бедный мальчик, думает она, бедный мальчик, бедный мальчик, бедный-бедный-мальчик, бедный бедный мой мальчик, и спит он плохо, жалко страшно, а ведь придется развестись, никуда не деться, бедный-бедный-бедный. Всхрапывает. Прибывает поезд. Малыш с братом усаживаются в купе, пока Мама Вторая распихивает под полки багаж, среди которого и несколько пакетов с сушеными кальмарами. Заживем, мальчишки. Поезд едет очень медленно, потому что рано темнеет — полярная ночь, мальчики, — и Мама Вторая глядит с тревогой на то, как отступает цивилизация. Понятия не имела, куда едет. Все отлично, пишет ей Папа Второй, места здесь чудесные, пацаны будут в восторге, много рыбы, зверя, ягоды, свежий воздух, отличные условия, все будет замечательно, приезжайте скорее. Дедушка Третий улыбается. Привет, мурманчане, пишет он мальчишкам, и письмо приходит еще в Белоруссию, и Малыш чувствует, как его обжигает — по-настоящему, горячим в грудь, — ненависть к человеку, для которого он просто манекен для упражнений в искусстве переписки. Колодец, куда можно выкрикнуть пару здравиц, бодрых приветствий, еще какой-то чуши. Мама Вторая, чрезвычайно напуганная происходящим — это не просто 1989 год, а его окончание, — отправляет телеграмму родителям мужа. «Может быть пока все наладится дети поживут у вас вопр я бы поехала к мужу сама и поглядела что там за условия тчк здесь очень плохой свет боюсь за глаза младшего не уверена что там есть бассейн зпт где они могли бы плавать да и вообще я не в курсе насчет условий тчк это на пару месяцев тчк. Заранее спасибо тчк жду ответа». Дедушка Третий отвечает. Крепитесь, мурманчане! Что за упаднические настроения?! Бодро поднять нос! Держаться вместе! Одним кулаком! Вопреки! Несмотря! Невзгодам в лицо! В тесноте да не в обиде! Это я о вашем новом месте службы, конечно! Не о нашей тесной квартирке! Что вам та Молдавия?! Мама Вторая вздыхает. Ей отказали. Поезд еле тащится. Пути старые, — они, как и страна, на последнем издыхании, — Мама Вторая, когда дети спят, старается бодрствовать, чтобы, если вдруг катастрофа, успеть вытащить детей. Кликуша. Напрасные предосторожности. Никакой катастрофы не случается, и поезд все же прибывает в город Петрозаводск, который в 1989 году выглядит даже более убого, чем провинциальный Бобруйск. Малыш ищет книжный магазин. Покупает книжку полярника, проведшего несколько лет в снегах, среди пингвинов, тюленей и еще пятерых таких же несчастных обмороженных мужчин, как и он. Представляет себя полярником. Узнает значения слова «пеммикан», запоминает на всякий случай, что в экспедицию с собой лучше брать не досушенные сухари, которые не будут крошиться, и еда не будет потеряна. Больше книг нет. Ничего нет, и семья покидает Петрозаводск с радостью — ну и дыра, облегченно говорит Мама Вторая — чтобы после пожалеть и о нем. По дороге столбики. Это еще что, спрашивает Мама Вторая проводника, и тот объясняет, что так в Заполярье, — где глазу зацепиться не за что, — отмечены километры. Сто первый километр. Сто двадцатый. Ну и так далее. Мама Вторая притихла. Мальчишки, те и подавно молчат. Приезжают, наконец, в Мурманск, где в порту Малыш с любопытством глядит на настоящий прибой: море действительно поднимается на несколько метров за считанные часы, и опускается за столько же. Кричат чайки. В порту работают краны, кричат люди, здесь хоть какое-то подобие жизни, и Мама Вторая ведет детей в общественную столовую, где только рис и рыбные котлеты, и они пахнут, почему-то, салом. Все равно едят. Поезд из Мурманска отбывает в город Заполярный и это еще двадцать четыре часа пути, снега и плохие пути удлиняют любые расстояния на севере в два раза. В небе пролито молоко. Это и есть Северное Сияние, ребята, то самое великолепное яркое северное сияние, поражающее и все такое… Привет, мурманчане! Письмо от Дедушки Третьего догоняет их в дороге, оно полно бодрых призывов держаться, крепиться, еще чего-то, и Мама Вторая, не выдержав, бессильно матерится при детях. Малыш рвет письмо. По сторонам путей медленно ползут какие-то бараки, снова какая-нибудь Богом забытая станция, думает Мама Вторая, но это город Заполярный. Следует привал. Ждать приходится два дня — семья живет в местном Доме культуры, Малыш уже знает, что театральный занавес отличное покрывало, — после чего снова поезд, который едет к тупичку на станции у поселка Корзуново, там дислоцированы вертолетчики. Сталинские соколы! Когда твой дед был сталинским зенитчиком, пишет дедушка Третий, и Малыш брезгливо не отвечает, кажется, он взрослеет. Мечтал купить подводное ружье. На кой оно теперь ему здесь, в Заполярье, где днем темно, как ночью, а ночью просто темно? Да и где его купить? Малыш подавлен, у него депрессия, да и у брата тоже, держатся они лишь благодаря друг другу. Подбадривают, подшучивают. А вот и Корзуново. Отсюда всего несколько часов пути на грузовике по сопкам. Мама, что за буквы там светятся на какой-то скале, кажется «МОЛ». Папа Второй смеется. Это какой-то солдат-молдаванин залез на сопку, чтобы написать краской «Молдова», да только после трех букв сорвался, говорит он, и Мама Вторая резко спрашивает — что тут смешного? Бедный солдатик. Машина приезжает в гарнизон днем — хотя Маме Второй и детям кажется, что ночью, — он называется Луостари. Пять пятиэтажных домов. Несколько казарм. Один магазин — военторг. Плац. Пожалуй, все, припоминал позже Луостари Малыш, про себя всякий раз предавая это несносное местечко анафеме. Приходится драться. Как всегда и везде. Малыш, рассвирепев, бьет ногами в лицо здоровому однокласснику с фамилией как у министра финансов — кажется Павлов, — пока его держат сзади за руки. Получилось случайно. Но после этого случая за Малышом закрепляется слава каратиста, тем более, что у него правда есть книжечка, сшитая из фотокопий — приемы карате — купленная у глухонемого в поезде за один рубль. Брат бьет Павлова. Одевает на голову мусорное ведро, и все узнают, что, если кто-то дерется с Малышом… Братьев дразнят абхазами, хотя ни одного абхаза в Луостари испокон веку не было, но с тех пор Малыш сочувственно относится к абхазам. Даже болел за тех, когда с грузинами воевали. Хотя и грузины ничего, — вспоминает Малыш отдых где-то там, на Кавказе, — дружелюбные. Свет тусклый. Лампы в школе горят очень ярко, но свет все равно получается тусклый, потому что природного освещения нет. Это ничего, скоро весна. И что тогда, спрашивает Малыш, который, — к тревоге Мамы Второй, — видит все хуже, и его утешают. Будет жарко и светло. Летом у нас такая жара, говорят мальчишки в гарнизоне, что мы даже хотим в рубашках с длинным рукавом, без всяких свитеров! Братья переглядываются.