Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи

Аксенов ответил Максимову так: «Очень жаль, что ты и твои люди бойкотируют эту конференцию (даже угрожают ей в каком-то странном чикагском стиле), первую на американской земле встречу такого широкого диапазона, которая могла бы помочь нашему общему делу. Я, со своей стороны, приду на конференцию и сделаю все от меня зависящее, чтобы она не приобрела антимаксимовский или антисолженицыновский характер, чем, я уверен, даже и не пахнет»[503]. Максимова возмутило, что секция, посвященная Солженицыну, отличается от прочих и называется «Про и контра» и что «„контру“ будет представлять „окололитературный проходимец Янов“, явный противник Солженицына». Причиной было отсутствие самого Солженицына и то, что к тому времени эмиграция разделилась на его приверженцев и оппонентов. Александр Янов действительно сделал резкий антисолженицынский доклад, вызвавший у некоторых слушателей негодование[504]. К тому же его выступление оказалось неимоверно длинным; докладчика пытались остановить, но он продолжал говорить один в пустой аудитории. Когда я предложила ему дать сокращенную версию доклада («The Wizard of Oz: In Defense of Solzhenitsyn») в сборник, он отказался.

В ответ Аксенову Максимов написал: «Что же касается устроителей, то сказанное мною лишь робкое отражение того, что я о них на самом деле думаю. По всему чувствую, что там не без участия также и госпожи Карлайл, давно претендующей на монополию по составлению списков современной русской литературы»[505]. Эти слова, на мой взгляд, – признак паранойи. Жившая в Сан-Франциско Ольга Карлайл (по одной линии – внучка Леонида Андреева, по другой – знаменитого эсера Виктора Чернова) не имела к этой конференции никакого отношения; мы еще даже не были знакомы. Аксенов рассказал мне тогда и о письмах Максимова, и о звонке Эрнста Неизвестного[506], который убеждал Василия Павловича бойкотировать конференцию и заодно сообщил ему (со слов того же Максимова), что я, вероятно, сотрудник то ли КГБ, то ли ЦРУ – не помню[507].

Читателю может показаться, что я уделила слишком много места сплетням и не удержалась от проявления неприязни к Максимову, но его переписка с Аксеновым находится в Интернете. (К тому же, как мы знаем, сплетни и предвзятость неотъемлемы от мемуарного жанра.) Читатель может также обвинить меня в пристрастном отношении к тем, кто ждал приглашения, но не получил его, но ведь принять в три дня всех было невозможно. Так или иначе, главное – не эти обстоятельства, а страсти, бушевавшие за кулисами конференции.

Приглашенные американцы, слависты и не только, вели себя иначе, но их и не раздирали эмигрантские вражда и зависть; не ведали они, разумеется, и сложного процесса формирования писательской диаспоральной идентичности, для которой внутриэмигрантские распри были основополагающими. В своих выступлениях они спокойно обсуждали «писательское» изгнание в историческом ракурсе и общие вопросы современной русской литературы в эмиграции; кто-то делал доклад о том или ином авторе (Аксенове, Бродском, Войновиче, Галиче, Лимонове, Синявском, Соколове, Солженицыне). Прибывшие писатели предваряли посвященные им доклады рассказами о себе; только о Солженицыне было сделано два доклада, действительно, «про» и «контра». Некоторые писатели представляли журналы и газеты, которые редактировали. Так, в секции под названием «Эмигрантская пресса» Виктор Некрасов говорил (вместо Максимова) о «Континенте», Довлатов – о газете «Новый американец», Николай Боков – о «Ковчеге»[508]. Все писатели участвовали в круглых столах, открывавших и закрывавших симпозиум.

В конференции также участвовали сотрудники американских прессы и издательств: от Washington Post был Роберт Кайзер, в свое время – корреспондент этой газеты в Москве, где он познакомился со многими писателями, в том числе опять-таки с Аксеновым, с которым, тоже по Москве, был знаком и Ашбел Грин, влиятельный редактор издательства Knopf, публиковавший по-английски книги Андрея Сахарова, Вацлава Гавела и Милована Джиласа. На конференции он представлял американские издательства и выступил с докладом «Книгоиздание и писатель-эмигрант», в котором отмечал, что в Америке репрессивную функцию советской цензуры выполняет рынок. В той же секции Довлатов произнес речь о том, «как издаваться на Западе», подтвердив слова Грина: вместо идеологической конъюнктуры-де здесь властвует конъюнктура рынка. (Другие писатели, впрочем, редко упоминали эту подмену.) Довлатов – остроумно, лаконично и самоуничижительно – говорил о себе и своих попытках печататься, увенчавшихся успехом не в России, а в Америке. Его рассказы появились в «Нью-Йоркере», одном из самых престижных американских журналов, о чем он не упустил случая упомянуть.

Сергей Довлатов и я (1981)

Проза Довлатова славится самоиронией, и «Филиал», в котором отчасти описана эта конференция, – не исключение. Короткий скетч (сначала опубликованный в «Новом американце»), в котором обыгрывается «Победа», один из лучших рассказов Аксенова, начинается так: «То, о чем я собираюсь рассказать, – невероятно. И произошло это на конференции в Лос-Анджелесе». Символом сдержанности аксеновского гроссмейстера становится его «простой» галстук от Диора с соответствующей пометой (о которой никто, кроме него, не знает). Она превратилась у Довлатова в инициалы С. Д., которые он видит на всех участниках и на мне, организаторе: «Ее элегантные кожаные туфли были украшены моими инициалами –„С. Д.“. Я был крайне взволнован. Моя популярность достигла небывалых размеров. Я даже чуть изменил походку. [Наконец,] голубые носки Василия Аксенова были украшены моими инициалами – „С. Д.“. И тогда я не выдержал. – Вася, – сказал я притворно, – что означают эти буквы – „С. Д.“? – Кристиан Диор, – ответил Вася, – CHRISTIAN DIOR. Самая модная парижская фирма. Производит одежду, духи, украшения… Наступила мучительная пауза. Голос флейты звучал уныло и равнодушно. Я вздохнул и подумал: „Триумф откладывается!..“»[509] У Довлатова получилась изрядная пародия на «кумира юности», любившего западные этикетки-эмблемы, и на себя самого, изображенного в роли противника гроссмейстера – Г. О., вытатуировавшего свои инициалы у себя на руке – напоказ. Г. О. рвется к шахматному триумфу, который оказывается лжетриумфом, как и «триумф» автора пародии.

Аксенов в Лос-Анджелесе оказался посредником между «партиями» Синявского и Максимова. Он первым говорил после вступительного доклада Синявского «Две литературы или одна?», в котором Синявский, разумеется, отстаивал идею единства русской литературы. Самой выгодной для живущих в Союзе писателей приметой времени он назвал возможность, пусть и сопряженную с риском, печататься на Западе.