Андрей Белый - Воспоминания о Штейнере

А мы "видели" друг друга: он, погружаясь в заботы дней, а я — вспоминая далекие годы зари моей: 901, 902‑й. Они стали впервые картиною воспоминания в Христиании; с них ТОЖЕ спадала завеса: метель, Москва, пунцовая лампадка церкви, Владимир Соловьев, а надо всем — звезда!

— "Так вот что было: ЧЕГО не поняли!"

Сам себя не понимал!

И чего это Штейнер не спустится в каюту?

Невыносимы истины, на которые он указал в "Пятом Евангелии": невыносимы тем, что все взрывая, они и — логический вывод из всей позиции: от гносеологии до… эвритмии; но так всегда: глядели десятки лет на "маленьких существ", пляшущих под микроскопом; и — невдомек: они — то и суть причины болезней.

И вот пришел Пастер; пришел и указал: только — то!

Нечто подобное случилось с "Пятым Евангелием"; все было дано: лежало открытым в элементах; не видели — целого: не видели и элементов.

Пятнадцать лет "Пятое Евангелие" — достояние тысяч людей; а жизнь западного общества течет так, как будто "Пятого Евангелия" не было; джиу — джицу почтения, поза ЭСОТЕРИЗМА: "Остороженее обращайтесь с материалом". И — из осторожности, шепотом прочтя "конспект", отправляют конспект на полочку; и — не видят, что за 15 лет… улица переполнена событиями "Пятого Евангелия", не узнанными в теме: ни ей, ни… антропософами, в полочках да в конспектах, как бактерии, разложивших атмосферу его, в которой принес его Штейнер в 13‑м году; события свершений, "МИГОВ СТРАННЫХ", глядят из опустошенных наших душ, ставших пустыми "ОНО"; и они же заглядывают из окон, ломают климат, опрокидывают устои, выкидываются в невероятных открытиях естествознания.

Что случилось в науке за 15 лет. Эйнштейн, Резерфорд, Бор, рентгенология, атомные ауры, интроспекция механики внутрь атома, уже прокропленного солнечным импульсом; неумение свести концы с концами между ЭФИРОМ, силой ЭКСТРА — и интро — движением, разрешаемы лишь в четырехосном понимании атомной (все равно, иль — волновой) системы; в четырехосное ™ сила Ньютона — четвертое измерение объема, или… телесность (как бы… материальность); в четырехосности эфир Декарта не материален, а стихиен; но проткнувшая четвертая ось, со вспыхом солнца в точке прокола ("Земля" Протона), — что же это, как не восстановленный Иисусом фантом? И что есть физико — химия в символизме Бора, как не радостная весть об… эфирном пришествии, которому соответствует разлом пустых макро — миров: гробниц вселенных планет, с разломом в них государств. И дичь, которою мы обрастаем (катастрофа климата, мировые войны, пожар Гетеанума), — длящееся неузнание: распечатанных письмен.

Непрочитанное "Пятое Евангелие" — и гибель нас во вчерашнем нашем внутреннем, и остраннение мира вокруг, и… "михаэлизация" науки, а мы берем конспектик с надписью "Пятое Евангелие", чтоб развить "джиу — джицу" почтения к "эсотерике"; и — обратно отправить на полку, томясь о том, что обстание не соответствует… "высокому штилю".

Так поступая, уходим в картину пустого разбитого мира; эту картину поставил Штейнер в Копенгагене в 13‑м году[411]: через 50 лет, все, что, не хватясь за "Пятое Евангелие", не двигая "Пятое Евангелие" вперед (оно дано нам его катить!), будет разбито: традиции, знание, культура, мистерии, эсотерика, — все будет разложено, если не будет прокроплено импульсом "Пятого Евангелия".

Но в точке его, как в пересечении всех осей материи, где и материя уже не материя, — начнется линия четвертой, эфирной оси… второго пришествия.

Так было сказано 15 лет назад.

Треть пути рокового 50-летия почти пройдена: "Пятое Евангелие" — продолжает лежать на полочке жалким конспектом случайно записанных клочков одной из вариаций неудачного пересказа.

Это ли не катастрофа… дела Штейнера?

Только в Христиании, взятой в душу, видишь происхождение трагедии Дорнаха: "Пятое Евангелие", вложенное в камень основания, было согласием Штейнера на терновый, дорнахский венец; это "ДА" его… Иисусовой биографии, как… каждого из нас. И мы, поднявшись в "горы", из Христиании, рванулись в Дорнах… взять крест и тернии.

И тотчас, по выходе из "МИГА", у его преддверия, встретились мы с ожидавшимися [ожидавшими] болезнями: змеи обвивались вокруг каждого. Вижу теперь: слет вместе с доктором в Берлин (на пути в Дорнах) — начало болезней и всяких "засыпов": в каждом по — своему; он ездил по городам Германии, лично повторяя ракурсы "Пятого Евангелия"; происходило ж: "явление ЗАСЫПА" в каждом центре; и уже терн в него впивался; и ОТКРОВЕНЬЯ делались ПОКРОВЕНЬЯМИ; ему было ясно: "Пятое Евангелие" — не принято.

Первое следствие — социальный толчок на ближайшем генеральном собрании в Берлине под флагом… дела… Больта[412]. Больт — не при чем: ПРИ ЧЕМ — подсознательное "Распни его", слетавшее из душ, доктора слушавших; и что — то в судьбах ОБЩЕСТВА впервые дрогнуло. Теперь, из дали лет, понимаю я все несоответствие меж МУКОЙ от бреда этого собрания и меж фактическим: все благополучно!

Он уехал из Берлина (отныне лишь "гостил" в Германии).

"Дорнах" — углубление в нем его терний, таимых от нас, чтобы нас не смутить, потому что вопреки всему, — наш сон Углублялся; несоответствие этому углублению — он исчезал перед всеми в теме… "Христос": а ведь ТЕМА была заложена в Дорнахе… перед Христианией.

И уже за всем стояла весьма странная двойственность Дорнаха: Шуман и Шуберт, Крест и "гримаса"; углубляясь индивидуально в каждом, она впервые выступила социально в 15 го ду; что в 14‑м глухо протявкало, но не выступило еще (Берлин, Генеральное Собрание[413]), то огласило Дорнах безобразным воем; вой отразили: окончательной катастрофы не произошло.

Но вторично не случилось чего — то, что должно было случиться в дни сдачи судьбам купола Гетеанума.

За всякой мелочью случайности в духовных мирах стоит не вскрытый смысл; и видимость случайности, или "пустяк", — далеко не всегда пустяк.

Не пустяк: в Дорнахе кончилась традиция эсотерики, а "Иоанново здание" стало… "Гетеанумом"; после случившегося: не могло не стать. И — все — таки: здание, выросшее из слов "Грундштейна"[414] (нерв "Пятого Евангелия"), увенчанное тем именно камнем, которым он любовался — ТАМ, ТОГДА, в ГОРАХ, после данной миру вести, и… "Гете". Как Гете не велик, но… я — уехал.

Следя издали за этим углублением трагедии биографии Иисуса в нем, я издали и лишь формально видел: за разгромом разгром; разгром в проведении "терхчленности", разгром внутренней жизни, о котором он вскричал в 23‑м году[415]. Могло ли здание с задернутой завесой ("Гете" — завеса)… устоять в ударах неприятия "письмен", в него заложенных.