Александр Генис - Довлатов и окрестности
Он и сам был таким. Когда “Хазарский словарь” обошел и покорил мир, Павича назвали первым писателем третьего тысячелетия. Но куда сильнее его проза тянулась к архаике – к рапсодам, аэдам, Гомеру, к той литературе, которая была до книг, а значит, сможет выжить и в постгуттенберговском мире, когда – или если – книг снова не будет.
Павич жаловался, что существует множество способов прочесть “Хазарский словарь”, но почти никто ими не пользуется. В первый раз я тоже прочел эту книгу, как все остальные: с первой до последней страницы. Очарованный устройством “Словаря”, я тем не менее не насладился им в должной мере: ошеломляющая густота текста мешала оторвать глаза от бумаги.
Теперь, четверть века спустя, мне трудно читать “Хазарский словарь” по порядку. Дойдя до первой же ссылки, я иду за ней вглубь книги, возвращаюсь в начало, залезаю на страницу, соседнюю с той, на которой остановился, слежу за развитием то одной, то другой темы, постоянно сверяясь с пройденным, и не отстаю от “Словаря”, перечитывая его статьи, пока все они не покажутся мне старыми знакомыми. Как ни странно, я отнюдь не считаю такое чтение особо хлопотным, потому что и другими, прежними книгами я часто пользуюсь тем же образом. Читая, я постоянно отрываюсь от степенного чередования страниц ради короткой справки, подробного исторического экскурса, поиска иллюстрации или карты.
Что же изменилось? Можно, конечно, сказать, что за эти годы мы освоили Павича и немного привыкли к взорванному им литературному ландшафту. Но ведь даже тот, кто открывает его книги впервые, уже, в общем-то, подготовлен к их чтению. Разгадка – в интернете.
Когда Павич придумывал “Хазарский словарь”, у него не было даже компьютера. Он писал книгу на карточках, раскладывая их на кровати. Однако именно его проза проложила путь к новому чтению. Оно стало результатом “огугливания” (выражение Владимира Гандельсмана) наших мозгов. В оцифрованной вселенной книги теряют переплет, а с ним – и зависимость от порядка, продиктованного писателем. Сегодня читатель легко перескакивает с пятого на десятое, углубляясь в попутное или постороннее: то расширяя знание об упомянутом предмете, то вообще меняя тему. Сами того не заметив, мы уже привыкли к тому, что на экране текст постоянно ветвится. Когда-то прочитанными страницами мерили время, но для компьютерного чтения это невозможно, потому что оно разворачивается в сугубо индивидуальном ритме, который определяется любознательностью или терпением читателя.
Для выросшего с интернетом поколения линейное чтение требует таких же усилий, как для предыдущей генерации – чтение нелинейное. Успешно освоив новые правила, авторы нынешних бестселлеров склеивают книги из начиненных фактами фрагментов, каждый – размером в один экран. Именно так, соединяя детектив с “Википедией”, пишет Дэн Браун. Но в этом нет вины Милорада Павича. Он готовил нас к вершинам, а не к болотам компьютерного века.
Павич начал со словаря, потому что тот подразумевает содружество авторского вымысла с реальностью языка. Этим словарь отличается от других объезженных Павичем форм. Кроссворд – свободная игра его сочинителя, гороскоп – вымысел астролога, таро – гадателя, но словарь заперт в независимом от автора алфавите. Правда, не в одном, а – в трех: арабском, еврейском и греческом. (Надо сказать, что землякам Павича легче других удается справиться с тремя азбуками, потому что сербы пользуются двумя – кириллицей и латиницей. Моя первая книга в Белграде так и вышла на обеих – про Америку латинским буквами, про Россию – славянскими, и никого, кроме меня, это не смутило.)
В “Хазарском словаре” игра с алфавитами – не только композиционный прием, но и философская задача. “В силу того, – пишет Павич в предисловии, – что в разных азбуках буквы располагаются в разной последовательности, книги листаются в разных направлениях”. Поэтому главный труд автор перекладывает на читателя: “Кто сумеет в правильном порядке прочесть все части книги, сможет заново воссоздать мир”. И это значит, что кардинальный вопрос – все тот же: как читать Павича?
3Британский биограф Литтон Стрэчи говорил, что мы никогда не напишем историю Викторианской эпохи, ибо знаем о ней слишком много. Чтобы вместить в один опус чужую жизнь, время должно ее обрезать и укротить, сделав доступной обозрению. Мы можем прочесть все, что осталось от греков и римлян, и поэтому они существуют в нашем воображении цельным феноменом.
Стремясь внушить нам подобную иллюзию, Павич создает своих хазар, перечисляя все, что о них якобы известно. При этом педантичная форма лексикона оказалась очень удобной для бесконечных отклонений от сути дела. Этим хазарская “историография” Павича напоминает самую первую “Историю”. Хазары, как скифы у Геродота, – полулегендарное племя, к которому легко прилипает любая экзотическая подробность, включая достоверную. Из-за этого Геродоту не верили еще в древности. Так, его репутации повредили описанные им “растущие на деревьях ягоды”, пока уже в наше время не выяснилось, что речь шла о неизвестных грекам вишнях. Павич использует сходный прием, рассказывая псевдонебылицы о хазарах. Так, в одной “словарной” статье упоминается река, текущая “в двух разных направлениях: с запада на восток и с востока на запад”. Но и в настоящей, а не в вымышленной географии есть такая река. Это – Гудзон, чье течение вблизи устья определяют приливы. Один из возможных переводов слова “Манхэттен” – “река, текущая в обе стороны”.
Соединив эрудицию академика с воображением поэта, Павич составил историю племени, столь загадочную, чтобы возбудить наше любопытство, но достаточно темную, чтобы удовлетворить его сполна. Темноту книги объясняет ее автопортрет: притча о бездонном горшке. Зная секрет применения такого горшка, учитель отказывается открыть тайну ученику, ибо в ней, тайне, и содержится весь смысл существования горшка – даже тогда, когда мудрец его разбивает.
От хазар, как и от этого горшка, остались черепки и тайна бездонности их истории. Она уходит за пределы знания во вневременную глубину мифа. Хазары – племя универсальных предков, жившее, как легендарные предки всех народов, в особом – чудотворном – времени. У Павича оно способно заражать собой нашу, вполне историческую реальность. Поэтому каждый, кто занимается хазарами, включая настоящих, а не придуманных персонажей, вроде святых Кирилла и Мефодия, вываливается из правдоподобных обстоятельств в альтернативную жизнь “Словаря”.
Собранная в нем груда сведений велика (100 000 слов), но обозрима, ибо обладает четкой структурой. “Словарь” строится вдоль нескольких центральных осей. Это – полемика о выборе веры, хазарская религия “ловли снов”, хазарская принцесса Атех, хазарский язык, исследования хазарологов, биографии публикаторов словаря. Все главные мотивы повторяются трижды – в интерпретации трех религиозных традиций, противоречащих друг другу. Собственно, противоречия и придают “Словарю” видимость достоверности. Как сказал Аверинцев, именно разногласия евангелистов убеждают в том, что сказанное ими – правда. В официальной биографии Сталина противоречий не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});