Александр Подрабинек - Диссиденты

Воронец искупил кровью выпитую водку и остался в пацанах. Но в иных случаях путь с верхов на дно может быть очень быстрым и безвозвратным. За несколько месяцев до того, как я приехал в лагерную больницу в Табаге, там произошел, как сказали бы на воле, скандальный случай. В лагере сидело аж два вора в законе. Один из них проиграл кому-то в карты крупную сумму денег и не смог вовремя отдать. Из уважения к авторитету выигравший дал ему отсрочку. То ли вор понадеялся на свое имя, то ли действительно не мог расплатиться, но долг он опять вовремя не вернул. Его опустили как самого обычного стукача или «крысу». Никто за него не вступился, никто не сказал ни слова. Из вора в законе он в один день превратился в «петуха». В арестантском мире закон сильнее авторитета.

«Только на зеленый»

Превратить политического в уголовника – мечта КГБ. Использовалась любая возможность, любая зацепка. Если зацепок совсем не было, их придумывали, иногда провоцировали на уголовное преступление. Совсем избежать этого было трудно. Самый авторитетный диссидентский адвокат, любимая всеми Софья Васильевна Каллистратова напутствовала молодых диссидентов так: «Вы видели, как пешеходы переходят у нас перекресток со светофором? Кто как хочет. А я вам говорю, переходите только на зеленый свет. Вам не сойдет с рук, если вы перейдете на красный».

Все предусмотреть и вовремя увернуться довольно трудно. Восемь раз в советские времена надо мной нависала уголовная статья, но каждый раз я счастливо уворачивался от расставленных сетей. Наверное, судьба благоволила ко мне.

Осенью 1977 года в квартире моей подруги Тани Якубовской в подмосковной Малаховке прошел обыск. Как я уже рассказывал, в кармане моей старой куртки следователи КГБ нашли патрон от автомата Калашникова. Черт его знает, что он там делал! Я недоумевал и решил, что мне его подкинули. Но почему один? Это было слишком несерьезно. Потом я вспомнил, что когда-то давным-давно, еще работая в МГУ, в рамках обязательной военной подготовки я ездил в этой куртке на учебные стрельбы в Таманскую дивизию. Отстрелявшись на полигоне, я, видимо, засунул один недострелянный патрон в карман и напрочь забыл о нем. Теперь мне о нем напомнили! Уже в тюрьме, знакомясь со своим делом, я нашел в нем постановление о возбуждении против меня уголовного дела по ст. 218 УК РСФСР за незаконное хранение боеприпасов. Но всего один патрон – этого было мало даже для советского правосудия. Рядом было подшито постановление о прекращении уголовного дела за незначительностью правонарушения.

Через полгода после того обыска, когда за мной уже ходила по пятам, не скрываясь, стая гэбилов, меня попытались посадить за тунеядство. Куда бы я ни приходил устраиваться на работу, следом приходили из КГБ и мне в работе под разными предлогами отказывали. Когда мне сделали официальное предостережение о тунеядстве, через месяц после которого можно было уже и арестовывать, я сбежал от слежки и без труда устроился на работу в отделение кардиореанимации 63-й московской клинической больницы на улице Дурова. Когда чекисты, снова сев мне на хвост, узнали, где я работаю, они пришли к главному врачу с предложением избавиться от меня. Я догадался об этом по ряду признаков. Однако главный врач больницы Георгий Иванович Раттэль-Таманцев, мой бывший преподаватель терапии и пропедевтики внутренних болезней, увольнять меня не стал. Судимость по тунеядке не состоялась.

После вынесения приговора Московским областным судом, когда я находился уже в пересыльной тюрьме на Красной Пресне, мне принесли для ознакомления и подписания протокол судебного заседания и все тома уголовного дела. Я читал протокол весь день, сидя в какой-то маленькой, едва освещенной комнатке. Вертухаю все время сидеть со мной было скучно. Он то клевал носом, то куда-то уходил, запирая меня на ключ. В один из таких его уходов я выдрал из дела крайне любопытный документ, подтверждавший приведенные в моей книге данные и свидетельствовавший о моей невиновности. Это касалось убийства заключенного спецпсихбольницы. Вернувшись в камеру, я дождался, когда мой единственный сокамерник уснет, и вклеил документ между двумя страницами своей любимой книжки – Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. Увы, сокамерник только притворялся спящим. Раньше он был главным технологом автомобильного завода АЗЛК, а теперь сидел под расстрельной статьей за махинации с экспортными автомобилями. Он завоевывал снисхождение начальства любыми средствами. В том числе стукачеством. На следующий день на камерном обыске кум точным движением рук распечатал склеенные мной в кодексе страницы и достал документ. Это была голимая статья и срок. Я пережил несколько тревожных дней. «Как глупо, – думал я. – Они, конечно, не упустят случая довесить мне уголовную статью». Но прошли дни, недели, и ничего не случилось. Вероятно, работники суда и тюремная администрация, поразмыслив, не захотели расписываться в своем упущении – оставив зэка без присмотра наедине с его уголовным делом, они грубо нарушили ведомственные инструкции. Многим могло за это влететь. Я же об этом эпизоде тоже никому не рассказывал. КГБ, скорее всего, так ничего и не узнал.

Отправив меня в якутскую ссылку, КГБ не успокоился. Правда, и я не успокоился, так что КГБ, возможно, просто искал адекватный ответ. Попытки превратить меня в уголовника возобновились с новой силой. Самый простой способ лежал на поверхности – тунеядка. Работу по специальности мне под разными предлогами не давали, а не работать – по советским законам значило совершать преступление. Я не стал ждать, когда мне объявят предостережение, и пошел в наступление первым. В письме, отправленном в Государственный комитет СССР по труду и социальным вопросам, я написал, что, имея в полном объеме все трудовые права, я не могу получить работу по специальности и поэтому прошу зарегистрировать меня в качестве безработного. Кажется, я даже просил выплачивать мне пособие. Письмо через наших московских друзей попало в западную прессу и было воспринято на Западе с пониманием – там-то знали, что такое безработица. Однако при социализме ее быть не могло по определению, и скоро из Москвы поступило указание трудоустроить меня. Мне даже сообщили это в каком-то официальном ответе. Я был принят на работу в комбинат «Индигирзолото» и стал заведовать там фельдшерско-акушерским пунктом.

Между тем в заветном деле политических репрессий чекисты, как известно, устали не знают. Тот самый Женя Дмитриев, что поражал нас в ссылке своим картежным умением, а потом дал на меня под диктовку следователя малозначащие показания, прибежал как-то вечером крайне взволнованный. Как опытный человек, Женя не стал говорить со мной в доме и попросил меня выйти на улицу. Мы стояли во дворе нашей одноэтажной халупы, и он, торопясь, сбивчиво объяснял, что ему срочно надо спрятать одну вещицу, потому что за ним идут по пятам и вот-вот сейчас прихватят.