Елена Лаврентьева - Дедушка, Grand-père, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков

Город Муром, Рождественская площадь, 1917

Эта трагическая история не давала мне покоя, но жизненные обстоятельства складывались таким образом, что только недавно я решилась разобраться в этих событиях. В этих поисках мне очень помогли сотрудники муромского музея, которые проявили искренний интерес к судьбе А. Ф. Жадина. Известно, что многие участники Гражданской войны со стороны Белого движения реабилитированы, прах генерала Деникина возвращен на родину и с почестями захоронен на Донском кладбище. Конституционный суд начал работу по реабилитации командиров царской армии, воевавших против Красной армии в период Гражданской войны, практически решен вопрос о реабилитации адмирала Колчака, создан и демонстрируется по всем каналам фильм о нем, пишутся мемуары и проводятся исторические исследования. Я надеялась, что все участники муромских событий 1918 года тоже уже давно реабилитированы, и обратилась во Владимирское УФСБ с просьбой предоставить мне возможность ознакомиться с архивным уголовным делом А. Ф. Жадина, однако ответ был отрицательный: у них ничего нет, и надо запрашивать Ивановское и Нижегородское управления ФСБ. Там тоже ничего не оказалось, тогда в отчаянии я послала запрос в Центральный архив ФСБ России и с замиранием сердца стала ждать ответа. Время шло, а мне очень хотелось узнать что-нибудь о дедушке, и я часами сидела в Интернете, надеясь на удачу. И мне повезло: на сайте Омского историко-краеведческого музея я нашла ссылку на журнал «Известия ОГИК музея» № 9 за 2000 год, в котором опубликована статья Л. М. Флаума «Семейная книга» об истории семьи Г. Н. и Л. Е. Беловых. В конце статьи рассказывается об их отце Евграфе Степановиче Белове, который был репрессирован и в застенках Омской ЧК в 1920 году нарисовал портреты двадцати своих сокамерников. Эти рисунки были приведены в журнале, и, рассматривая их, я вдруг на одном рисунке увидела надпись — «Гражданин гор. Мурома Алексей Фед. Жадин», т. е. передо мной был портрет моего деда! Трудно передать мое состояние в тот момент! Вскоре пришел ответ из УРАФ ФСБ России, где сообщалось, что А. Ф. Жадин арестован в г. Омске 4 апреля 1920 года Омской ГубЧК «по делу о белогвардейском восстании 8–9 июля 1918 года и дело передано Особому отделу Владимирской ГубЧК. По приговору Владимирского Губернского революционного трибунала от 22–26 февраля 1919 года Жадин А. Ф. объявлен врагом народа и при обнаружении места нахождения подлежал расстрелу. Приговор приведен в исполнение 14 октября 1920 года в г. Владимире. Данные о месте захоронения в материалах дела отсутствуют (Зам. начальника архива А. П. Черепков)». Так закончилась жизнь этого замечательного человека, любимого сына, брата, мужа и отца. Родители Алексея Федоровича не намного пережили своего сына. Екатерина Николаевна умерла в 1925 году от рака желудка, Федор Васильевич ушел из жизни еще раньше, но точной даты я пока не знаю. Бабушка с тремя детьми вскоре уехала из Мурома. О ее жизни, скитаниях и лишениях я попробую написать отдельно.

Портрет А. Ф. Жадина в Омской тюрьме, 1919/1920. Рисунок Е. С. Белова

Дети А. Ф. и С. И. Жадиных. Слева направо: Игорь, Олег и Наташа, 1916

В. И. Болотников

«Я расскажу, что видел…»

Конечно, первое впечатление любого человека — мама. Уже потом — отец. Но в той же планетной системе далекого детства, в бескрайней вселенной памяти, наполненной погаснувшими звездами событий и кометами внезапных воспоминаний, почти всегда присутствуют их родители. Родные наши дедушки и бабушки.

Мне очень повезло: в течение долгого времени я жил у деда с бабкой в провинциальном Веневе, тихом городке в Тульской области, на берегу неспешной, но довольно глубокой и полноводной речки Веневки, которой будто не очень-то и нужно впадать ниже по течению в Осетр, отдавая через него свои воды сначала Оке, а там и Волге с Каспием.

Веневские дед с бабушкой — Белугины. Это мамины родители. Отцовских же — Болотниковых — я вовсе не знал: дед умер за три года до моего рождения, а бабушка, та и вовсе ушла на тот свет молодой, где-то в конце двадцатых годов, — от туберкулеза. Правда, это не значит, что для меня их нет.

Имя дал мне мой дед Белугин. Мама рассказывала: когда она была в положении, он подозвал ее как-то к себе и сказал, строго и определенно: «Если будет сын, назови его Владимиром, а если — дочь, то Еленой. Хорошие старинные имена». Так меня и назвали.

В детстве, а особенно в юности, обычное дело — отрицать прошлое. Вообще. Потому хотя бы, что «не интересно». Вокруг тебя ведь столько всего реального, яркого, живо волнующего, радующего… Вот и рвешься вперед, к какой-то своей, собственной, новой, «взрослой» жизни, так что даже родители, пусть и любимые, представляются нам не такими интересными, как кто угодно еще, где-то во внешнем мире, за пределами семьи, особенно тех, что моложе, ближе к тебе самому. Интерес к истории собственной семьи обычно в юности не проявляется отчасти, думаю, оттого, что на тот момент всем нам кажется, будто наше актуальное, сегодняшнее состояние — вечно. Сколько лет прошло, прежде чем я осознал: что же не спросил у родных про то или про это?! Как, например, звали мою прабабку? Откуда они с прадедом родом? Кем они были? Да что там: так получилось, что мне не известно, где похоронена родная бабушка (мать отца, кстати; не знал я даже, в каком году она умерла, пока не обнаружил, на днях, написанный рукой моей мамы поминальный список).

Теперь, достаточно повзрослев, чтобы соизмерить свой жизненный опыт с их, стародавним, утонувшим в глубинах и в черноте времени, я так хотел бы понять: каково им жилось, что они думали и чувствовали, как вели себя в грандиозных пертурбациях Времени двадцатого века. Казалось бы: поздно, не узнать. Спросить-то не у кого. Вот и родителей уже давно нет. После смерти матери оказалась захваченной наша квартира, куда меня в конце восьмидесятых, после развода, так и не прописали обратно. Я был в отъезде, и в нее въехали какие-то «очередники». Тогда там пропало большинство свидетельств семейной истории: фотографии, многие записи, документы, книги — что уж говорить о старинной мебели, которая, доставшись моим родителям от дедов, помнила их, знала их прикосновения. В конце концов лишь через несколько лет «захватчики» отдали некоторые картины и иконы — взять такой грех на душу они все же побоялись…

Но еще до всей этой грустной истории я порой раздумывал: отчего мне так мало что известно про моих дедов? Какая такая с ними связана тайна? Смешно сказать, одно время, в бурном подростковом возрасте, подозревая, будто я — неродной своим родителям, мне порой чудилось, что на самом деле я — цесаревич Алексей, тот самый… Что его, меня то есть, на самом деле кто-то тайно спас от гибели в Екатеринбурге и… М-да, что это невозможно хотя бы по дате рождения, в голову не приходило: я-то 1948-го года рождения, он — 1904-го, так что скорее уж мог мне в деды годиться…