Рудольф Баландин - 100 великих оригиналов и чудаков

Обилие парадоксов утомляет. Они превращаются в штамп. Вместо подлинных драгоценностей — яркие блёстки; вместо огня, который светит и греет — фейерверк. Не так ли?

Нет, не так.

Оригинален Уайльд не оригинальничанием. В этом убеждаешься, проникая в суть его произведений, включая и его жизнь.

Возмущался он не столько пороками «высшего общества» (которым и сам был не чужд), сколько смрадной средой лицемерия, скрывающей эту гниль. Он писал наиболее искусственные из всех литературных сочинений — стихи и сказки, — в которых присутствуют вовсе не наигранные чувства и весьма откровенная мораль.

Салонный остроумец Оскар Уайльд восхищался Петром Кропоткиным, который был именно счастливым принцем (князем), отвергшим все соблазны богатства и власти ради борьбы за справедливость и свободу. Не это ли самый ошеломляющий парадокс Уайльда, помогающий понять, что скрывалось под его внешней скорлупой эстета и словесной мишурой шокирующих парадоксов.

В отличие от скрытного Оскара Уайльда, человека трагической судьбы, Бернарда Шоу можно назвать счастливцем.

Бернард Шоу

Джордж Бернард Шоу (1856–1950) родился в родовитой, но небогатой семье. Отец имел отзывчивое сердце и редкое чувство юмора: напасти, которые другого свели бы в могилу, вызывали у него смех. Не обладая деловой хваткой, он ещё и крепко пил. Мать «была привязана к животным и цветам, а не к людям», — говорил Шоу. Её главным увлечением был мир музыки. В трудные годы, давая уроки пения, она содержала семью.

Природа «вечно зелёного острова», музыка и книги были главными воспитателями Шоу. Читать он стал с пяти-шести лет, интересуясь не книжками для детей, а Дефо, Свифтом, Диккенсом.

В 1880-е годы известный английский театральный критик Уильям Арче в читальном зале Британского музея, взглянув на стол одного из посетителей, был поражён: «Капитал» Маркса соседствовал с партитурой оперы Вагнера «Тристан и Изольда». Познакомившись с этим молодым человеком, почти своим ровесником, он в разговоре упомянул об отсутствии хороших современных пьес в Англии. Вдвоём они решили попробовать исправить положение.

Выдающимся драматургом стал лишь один из них — Шоу. Его пьесы с трудом завоёвывали публику. Первой его пьесой, принёсшей кассовый успех, была комедия «Пигмалион». Ещё больший успех выпал на долю трагедии «Святая Иоанна». Он показал одухотворённую патриотическим чувством и религиозным энтузиазмом Жанну д'Арк. В обрисовке таких характеров ему не было равных. Он с блеском писал и трагедии, и драмы, и комедии. Недаром по обе стороны лестницы в Королевской академии драматического искусства в Лондоне стоят только бюсты Шекспира и Шоу.

Пафос оратора, полемиста, борца наполнял все виды деятельности Бернарда Шоу. Выступая, он мог держать зал в напряжении полтора часа, но и после этого публика отпускала его неохотно. Не ораторствовал, а держался просто. «В этом, — отмечал его биограф Хаскетт Пирсон, отнюдь не сторонник большевиков, — его можно сравнить с Лениным». Шоу, не жалея сил и времени, работал в разных комитетах: исполнительных, общих, специальных, подготовительных, политических, литературных, театральных, муниципальных, музыкальных, исторических, археологических…

А. В. Луначарский писал: «Остриём своей парадоксальности, смазанным скользкой клоунадой. Шоу всё-таки пробил бегемотову кожу Лондона и заставил говорить повсюду не только о себе, но и о своих идеях».

В отличие от Уайльда, нередко игравшего словами и понятиями, Шоу в своих высказываниях этого избегал: «Вколачивать в человека нежелательную ему премудрость так же вредно, как кормить его опилками». «Жизнь не научит, если нет желания поумнеть». «Я умею сделать правдоподобной самую фантастическую выдумку, но стоит сказать правду — не верят». «Самый преступный аборт делает тот, кто пытается втиснуть детский характер в готовую форму».

Женщины как вожделенная цель не заняли в его жизни важного места, зато в искусстве он отдал им первые роли. С мальчишеских лет Шоу мечтал о прекрасной любви, но половой акт представлялся ему занятием низким: как могут уважающие себя мужчина и женщина лицезреть друг друга, проведя ночь вместе. На своём опыте он решил, что придуманная любовь и есть настоящая, ибо воображение превосходит реальность. «Лишь почта может обеспечить идеальное любовное приключение» — признавался он Пирсону. И таких его любовных побед было множество.

На 42-м году жизни он женился: «Вступая в брак, я не гнался заиметь постоянную любовницу — я был достаточно искушён, чтобы не сделать этой ужасной ошибки. Убереглась от того же заблуждения и моя жена. Наши половые проблемы мы вполне могли решить и не столь дорогой ценой… Бывают разные браки. Не смешивайте в одно молодожёнов, которые скоро станут родителями, и бездетный союз людей пожилых, для которых поздно и опасно заводить детей».

В 1931 году он посетил СССР и встречался с Крупской и Сталиным. Своё заключительное выступление начал так:

— Товарищи, вот уже десять лет подряд я говорю англичанам всю правду о России… Смысл моей поездки в Советскую Россию не в том, чтобы сказать им что-нибудь такое, чего я раньше не знал, а в том, чтобы иметь возможность ответить им в тех случаях, когда они говорят мне: «А вы считаете Россию замечательной страной, но ведь вы там не были, вы не видели всех ужасов». Теперь, когда я вернусь, я смогу сказать: да, я увидел все «ужасы», и они мне ужасно понравились.

СССР ему понравился. «Он с радостью отмечал, — писал Пирсон, — что лица прохожих в России не омрачены вечной заботой о деньгах… а таково, по Шоу, клеймо капиталистической цивилизации».

После беседы в Кремле Шоу вспоминал: «Сталин не похож на диктаторов своим неудержимым чувством юмора… Он странным образом похож и на папу римского, и на фельдмаршала… Его манеры я счёл бы безукоризненными, если бы он хотя бы немножко постарался скрыть от нас, как мы его забавляем. Вначале он дал нам выговориться. Потом спросил, нельзя ли и ему ввернуть словечко».

Своё остроумие проявил Шоу и по такому неподобающему повода, как составление завещания, когда он был (перед женитьбой) тяжело болен: «У меня оговорено, чтобы за гробом тянулись не похоронные дроги, а стада быков, овец, свиней, толпы домашней птицы и передвижной бассейн с живой рыбой, и чтобы всем тварям были подвязаны белые банты в память о человеке, который даже при смерти отказывался есть своих собратьев. Это будет самое великолепное зрелище на свете после процессии, вошедшей в Ноев ковчег».

Гилберт Кийт Честертон