Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

Мы дружно убеждали его, что в современной обстановке поступок Саблина приобретает новое звучание — в тон апрельских перемен, что идеи, мысли, выводы замполита со «Сторожевого» нашли свое полное подтверждение и в речах Генерального секретаря, и в передовицах «Правды»… Приводили и другие аргументы. Мол, весь мир читает роман о Саблине, изданный в США, и смотрит фильм «Погоня за “Красным Октябрем”», а у нас о нашем национальном герое блуждают только слухи и домыслы.

Лизичев долго и нерешительно мялся, переводя взгляд с одного на другого… Он походил на человека, загнанного в угол. Это были муки чиновника, никогда не принимавшего самостоятельных решений. Тем более таких, переводивших на 180 градусов путеводную стрелку Главпура. Тени прешшх хозяев этого величественного кабинета с огромным напольным глобусом в углу — от Мехлиса до Епишева — стояли за его спиной.

Наконец он выдавил из себя:

— Хорошо… Я согласен. Будем давать в «Красной звезде». Но…

Ну, конечно же — «но»!

— …Но я посоветуюсь еще с Павловым, помощником Михаила Сергеевича.

При всей сговоренности этого вынужденного согласия, мы вышли из кабинета окрыленные. Уж если сам Лизичев сказал: «Я согласен», это кое-что!

Стефановский посоветовал мне побыстрее отвезти очерк в газету. Наутро я уже был в «Красной звезде». Главного редактора временно замещал полковник Сарин.

— Как?! — изумился он, когда я положил на стол рукопись. — У нас уже есть материал Быстрова. И нам велено давать именно его. Саблин — изменник Родины.

— Но Лизичев вчера сам сказал, что он «за»…

— А сегодня утром позвонил и сказал: срочно печатайте Быстрова…

Это было ужасно. Я только на минуту представил, что придется пережить вдове Саблина, сыну, его братьям и всем родственникам, когда спустя пятнадцать лет после трагедии на их общую фамилию снова обрушатся клеймящие словеса: «предатель», «изменник Родины», «авантюрист», «уголовник»…

Но Лизичев… Если старший лейтенант Фирсов тайком перебрался с доносом по швартову, то генерал армии проделал практически тот же трюк, невзирая на чин, возраст и галстучную звезду с бриллиантами.

Однако, надо было что-то делать. Надо было во что бы то ни стало остановить запущенную машину…

Не помню, кто меня надоумил обратиться к писателю Ивану Стаднюку, но, выслушав мои сбивчивые объяснения, Иван Фотиевич предложил приехать к нему домой. Вскоре я уже раскладывал у него на столе фотографии Саблина, ксерокопии его писем. Я не ожидал от него, человека старого закала, «сталиниста», сочувствия к моему герою. Тем не менее Стаднюк его принял, понял всю чудовищную нелепость надвигающейся краснозвездовской публикации и стал звонить в Главпур. Только ему, писателю с большим авторитетом в высших военных кругах, удалось почти невозможное: быстровский материал из номера сняли и отложили, с условием что и я не буду публиковать свой очерк. И если он где-нибудь будет напечатан, то тут же выйдет и «Дело Саблина» в «Красной звезде». На том и порешили. Ни войны, ни мира. Мы выиграли меньшее из зол — молчание.

Но, видимо, там, наверху, хотели более надежных гарантий. Поэтому в один прекрасный вечер на пороге моей квартиры возник гость в штатском. Им оказался ни много ни мало начальник одного из главных управлений КГБ генерал-лейтенант Василий Степанович Сергеев. Визит этот поверг моих домашних в великое смятение, хотя все и понимали, что в недобрые старые времена беседа наша протекала бы не на кухне за чашкой чая, а на Лубянке и без чая, в других тонах. Но… шел четвертый год перестройки, и понятие «демократия» уже не было пустым звуком. Гость мой оказался интересным собеседником, человек широких взглядов, он даже улыбнулся (в знак согласия?), когда я назвал его ведомство «комитетом собственной безопасности», но все его дружеские, почти отеческие, внушения сводились к тому, что очерк о Саблине печатать не надо, что публикация его может нанести огромный вред государству, переживающему такие катаклизмы, и что, не дай Бог, после прочтения моего опуса какому-нибудь командиру атомохода, не согласному с идеалами перестройки, придет саблинская мысль вывести корабль в нейтральные воды и оттуда грозить всем нам ядерным оружием.

— Но атомная лодка не мотоцикл, — возражал я, — и для ее угона нужно, чтобы саблинская мысль захватила, кроме командира, и большую часть экипажа, который запустит реактор, турбины, подготовит ракеты к старту… К тому же идеи носятся в воздухе, редкий командир на флоте не знает о саблинском поступке, и почему именно мой очерк с таким печальным концом (пуля в затылок) должен вдохновить атомоходчика на подобную авантюру?

Мы говорили долго. Нам так и не удалось убедить друг друга. Консенсуса, как говорится, не получилось.

После этого диспута за чашкой чая я почувствовал, как телефон мой стал негласным сотрудником органов, хотя и не получал от них никакого вознаграждения. При неосторожном слове «Саблин» в микрофоне что-то щелкало и слышимость явственно ухудшалась.

Не дожидаясь повторных визитов коллег Сергеева, я отнес и разослал очерк во все мыслимые и немыслимые органы советской печати. «Печатайте, кто сможет!»

Очерк бодро набирали, уверяли меня, что именно их журналу или их газете непременно удастся его напечатать, и… обескураженно возвращали мне гранки на память. Очень скоро у меня скопилась целая коллекция всевозможных шрифтовых наборов. Я мог поздравить себя с достижением, достойным Книги рекордов Гиннесса: по количеству снятых публикаций в бесцензурную эпоху гласности. Но, полагаю, у зэка всегда больше шансов сбежать, чем у его тюремщика — предотвратить побег, ибо зэк думает о бегстве все время, а тюремщик — время от времени. Именно так произошло и с несчастным очерком. Ответственный секретарь журнала «Родина» Владимир Долматов отправился в отпуск в родной уральский городок Ирбит и там, в интервью местной газете, сообщил коллегам, что среди прочих планов у журнала есть намерение опубликовать очерк о капитане 3-го ранга Саблине, который в 1975 году совершил то-то и то-то… Через какое-то время районная газета «Заря Ирбита», не читаемая московскими цензорами, опубликовала большой отрывок из моего очерка. Местный же цербер решил, что это перепечатка из журнала «Родина», и не стал препятствовать. Долматов завел в своем журнале рубрику «Из обзора местной прессы»; честно ссылаясь на «Зарю Ирбита», поставил весь очерк в очередной номер и… получил разрешение на публикацию. Этот ход конем блестяще оправдался бы, если бы не сроки выхода журнала. Очередной номер, увы, опаздывал к читателю почти на полгода. Это я сам испытал на себе как подписчик «Родины». И вдруг…