Сергей Тепляков - Век Наполеона. Реконструкция эпохи

Французы играли в жизнь, находясь посреди царства смерти. Современник пишет: «В театр приходили среди ночной темноты по дымящимся развалинам». Во время представлений театр был окружен караулами, повсюду стояли емкости с водой на случай пожара. Деньгами сорили так, что даже солдаты при покупке билетов не требовали сдачи. В партере сидели солдаты, в ложах – офицеры и генералы. (В моменты восторга вместо «браво!» эта публика по привычке кричала «Да здравствует император!»). За музыку отвечал оркестр гвардии. Интересно, что Наполеон в этот театр не ходил: для него все тот же де Боссе организовал «домашние представления» с участием итальянского певца Тарквинио (он учил пению жительниц Москвы) и аккомпаниатора Мартиньи. Правда, игравшая в московской труппе водевильная актриса Фюзи в своих воспоминаниях утверждает, что Наполеон на их спектаклях бывал и особо отметил ее исполнение рыцарского романса немецкого композитора Фишера.

(При отступлении французов актеры пошли вместе с Великой Армией. Историк русского театра Пыляев писал, что первый любовник Пероне в Смоленске остался без лошади, обморозился, был выброшен из лазаретной фуры и умер от голода. Первая любовница госпожа Андре была ранена при налете партизан и умерла. Де Боссе отморозил ноги и с трудом добрался до Франции (он ехал верхом на пушке, понимая, что артиллерию будут бросать в крайнем случае). И только мадмуазель Фюзи добралась на родину благополучно да еще и «ознаменовав свой поход делом человеколюбия»: в Вильно она подобрала потерявшую родителей девочку, «делилась с приемышем последнею крохою и воспитала девочку, которую французы прозвали «виленской сироткой». По этой истории Эжен Скриб (автор известной драмы «Стакан воды», по которой в СССР был поставлен фильм с Аллой Демидовой в главной роли) потом написал оперу «Ольга, русская сирота», которую играли в России, в Александрийском театре).

Внешняя сторона быта кое-как налаживалась. Федор Мускатблит пишет: «нашелся спекулянт, который открыл для французов на Знаменке ресторацию с фокусниками, певицами, танцовщицами, бильярдом и рулеткой. Прислуга ресторатора бегала за провизией по всей Москве с длинными палками, которыми она подбивала разную домашнюю птицу, излавливала ее и затем с торжеством укладывала в мешки или корзины. Другие ловили в Пресненских прудах пескарей. Запасы скоро истощились, и ресторан закрылся…».

Брандт, приехавший в Москву с донесением 10 сентября, пишет о «шалаше-харчевне», устроенном в Кремле прямо возле площади, на которой Наполеон устраивал смотры гвардии. Хозяином заведения был француз. «Мне подали бифштекс с картофелем, бутылку очень хорошего красного вина и чашку отличного черного кофе и за все взяли восемь франков – завтрак, правду сказать, не совсем дешевый», – сетует Брандт.

С упорядочением жизни стало больше благолепия и в женском вопросе: вместо того, чтобы ловить первую попавшуюся женщину, солдаты и офицеры передавали друг другу адреса доступных дам. «Многие честные женщины, умирающие с голоду, принуждены были тоже служить развлечением для всех, – пишет Маренгоне. – Во всех уцелевших домах можно было встретить этих падших женщин; они располагались там как хозяйки, забирали себе все дамские украшения и заставляли приносить себе богатые одежды, награбленные солдатами, и слитки серебра за свои ласки, подчас очень грустные».

Остатки города представляли собой удивительный пейзаж: на месте выгоревших кварталов были разбиты военные лагеря. «Везде были разведены большие костры из мебели красного дерева, оконных рам и золоченых дверей, – писал Сегюр. – Вокруг этих костров, на тонкой подстилке из мокрой и грязной соломы, под защитой нескольких досок, солдаты и офицеры, выпачканные в грязи и почерневшие от дыма, сидели или лежали в креслах и на диванах, крытых шелком. У ног их валялись груды кашмировых тканей, драгоценных сибирских мехов, вытканных золотом персидских материй, а перед ними были серебряные блюда, на которых они должны были есть лепешки из черного теста, спеченные под пеплом, и наполовину изжаренное и еще кровавое лошадиное мясо».

Один из французов пишет: «сахару было так много, что солдаты клали его даже в суп, и главный штаб лакомился донским вином, выморозками и цымлянским, которое приняли сперва за шампанское». При этом в Москве оказалось очень мало муки, а говядины не было вовсе. Армия ходила в парче, но с пустым желудком.

Что же говорить о гражданском населении – тех несчастных, которые скрывались по подвалам и среди обгорелых руин? «Иные из нескольких бревен и листов железа устраивали себе хижины, скорее похожие на логова животных, чем на человеческие жилища», – пишет француз Делаво. В городе оказалось множество беспризорников, сирот разных национальностей. Их сдавали в Воспитательный дом. Так как многие не могли от потрясения назвать своих имен, то детям, доставленным от Наполеона, давали фамилию Наполеоновы, от французского коменданта графа де Миллие – Милиевы, а от французского генерал-губернатора герцога Тревизского – Тревизские (вполне вероятно, что нынешние Наполеоновы и Милиевы – потомки московских сирот).

Гвардия несла в Москве караульную службу и вместе с правом пребывания в городе за ней закрепилось преимущественное право грабежа. Пресытившись им, гвардейцы развернули торговлю награбленным. «Всюду солдаты сидели на тюках различных товаров, среди груд сахара и кофе и самых изысканных вин и ликеров, которые они желали бы променять на кусок хлеба», – горько усмехался Сегюр.

Пытаясь наладить подвоз продовольствия из деревень, французы распространили листовку, призывавшую крестьян и земледельцев привозить в город свои припасы, для скупки которых были назначены «базы» на улице Моховой и в Охотном ряду. Продавец при этом был волен, если цена его не устроила, увезти товар назад. Среда и воскресенье были определены «большими торговыми днями», и для защиты обозов накануне, по вторникам и субботам, войска должны были занимать посты на дороге. Патриотизм патриотизмом, но обозы и правда потянулись в Москву. Однако торговля быстро сошла на нет: с одной стороны, французы норовили не купить, а отобрать, а с другой – партизаны нападали на обозы и сурово карали соглашателей. Нескольких купцов будто бы даже закопали в землю живьем.

13

Разные историки пишут, будто Кутузов был уверен, что Москва поглотит армию Наполеона как губка. Это понимал не он один. По логике так и выходило: вдалеке от баз, с невероятно растянутой линией коммуникаций, на которых хозяйничали партизаны, в преддверии зимы – куда ни кинь, всюду клин.

Однако Кутузов и другие говорили себе, что ведь и Наполеон не может всего этого не понимать, наверняка понимает, а раз так, значит, уже придумал что-нибудь! Но что??? Это была загадка, которая не давала покоя всем противникам Наполеона.