Константин Лагунов - Так было

Вот он вылез на противоположный берег.

— Зоя! Плыви сюда!

Она зябко передернула плечами и, зажмурившись, бултыхнулась в воду.

Пока купались, совсем рассвело. На востоке заклубились розовые облака. Запели птицы. Заплескалась в реке рыба.

Из деревни доносился протяжный коровий рев.

Они одевались, не глядя друг на друга. Потом вскарабкались на берег. Сели на прежнем месте. Подогнув колени, Зоя обхватила их руками, покосилась на Степана.

— Куда отсюда двинется наша бригада?

— В «Колос».

— К Вере.

— Да, к Вере… Сазоновой.

— Видишь, на что способна женщина. А мне ее все-таки жалко. Я бы не отважилась на такое. Это конечно, плохо. Но я бы не смогла.

— Она сильная женщина. Ты знаешь, Зоя, я ведь очень виноват перед ней. Сейчас я это понял по-настоящему. Только не спрашивай, все равно не скажу.

— А может быть, Вера любит Петра? — Зоя помолчала в задумчивости, накрутила на палец сорванную травинку. — Любовь все может. Над ней и разум не властен.

— Если любишь — ничего не видишь, — горячо воскликнул Степан. — Ни веснушек на лице, ни… оторванных миной ног, ни… Погоди. Не перебивай. Вот, например, спроси меня, что есть в тебе, в Зое Козловой, отрицательного, и я отвечу: «Ничего». Смеешься? А я в самом деле не вижу в тебе ни одной червоточинки, ни сучка, ни задоринки. А ведь, наверное, есть же и у тебя хоть какие-нибудь недостатки. Есть или нет?

— Они у каждого человека есть…

Степан запустил пальцы в мягкие золотые завитки. У самых своих глаз увидел ее — глубокие-глубокие.

— Надо так любить… так…

— Вот и люби…

— Зайка…

Они поднялись и пошли в деревню. За ними по серой дорожной пыли тянулась цепочка следов. Степан оглянулся, пробежал по ней взглядом, грустно улыбнулся.

— Подуй ветерок, и от наших следов ничего не останется. Будто и не было нас здесь.

Зоя промолчала: думала о чем-то своем.

Осень сорок четвертого года снова не порадовала хлеборобов. Затяжные холодные дожди почти каждый день полосовали землю. Хлеб полег, прорастая на корню. Картофельные поля превратились в болота. Надо было спасать урожай. И опять закрылись все учреждения и школы. В поле вышли домохозяйки и строительный батальон инвалидов под командой Федотова.

Всю осень райком комсомола был на замке. Только накануне Октябрьских праздников в маленьком райкомовском домике вновь загудели молодые голоса.

В то предпраздничное утро настроение у Степана было приподнятое: вчера пришло письмо от отца. Он сообщал, что демобилизовался по ранению и в ноябре будет дома.

Ночью на мерзлую кочковатую землю упал снег. Завалил, засыпал все вокруг пушистым, искристым ковром. От яркой белизны у Степана пощипывало глаза. Морозец щекотал ноздри. Молодой снежок не хрустел, а мягко поскрипывал и пружинил под ногами. Первый снег всегда радует и волнует. Глядя на него, Степан думал о том, как нынче вечером по нетронутому снежному ковру пойдут они вместе с Зоей.

И от этих дум вовсе хорошо и отрадно становилось на душе парня.

Он влетел на крыльцо райкома, проскочил коридор, распахнул дверь своего кабинета и увидел Зою.

Остановился от неожиданности. А она поднялась с дивана, шагнула навстречу. Он взял девушку за руку.

— Зайчонок! Как ты сюда попала?

— Тебя жду… — тихо ответила она.

— Да? — спросил он, чувствуя прилив необъяснимой тревоги, и беспокойно огляделся по сторонам. — Что случилось, Зоя?!

Она молчала, глядя мимо него.

Парень помрачнел. Все, что еще недавно занимало и волновало его, все как-то отодвинулось. Остались только Зоя и ее непонятная грусть и его смутная тревога в душе, которая росла и росла. «Неужели беда? Почему беда? Сегодня, в такой день? Не может быть! Просто какая-нибудь мелочь. Нет, не мелочь. По глазам видно, и губы дрожат. Что же это? Зачем?»

— Садись, Зоя. Садись.

Она послушно опустилась на диван. Степан сел рядом. Девушка молчала, не поднимая глаз. Он дотронулся до ее плеча.

— Что случилось, зайчонок?

— Мы уезжаем. — Ямочка на ее подбородке задрожала.

— Куда уезжаете? Кто?

— Я и мама. В Ленинград. Вчера прислали вызов.

— А-а. — Степан несколько секунд недоуменно смотрел на нее, не понимая сказанного, а когда понял, вскочил, пробежался по кабинету, снова сел. — Не может быть. Это ты придумала, чтобы разыграть меня. Да? Это шутка? Ну, скажи мне — да. Скажи же. Почему ты молчишь? Почему ты молчишь? Ведь да?

— Нет, Степа. В конце ноября мы уедем.

— Я не пущу тебя. Мы поженимся, и ты останешься здесь. А потом мы вместе уедем в твой Ленинград. Ты же пойдешь за меня замуж?

Она закусила губу, отрицательно покачала головой.

— Нет?

— Сейчас нет. Я никого, кроме тебя, не любила. Но… во-первых, я старше тебя… Погоди, не перебивай. Конечно, это не главное. Я пока не думаю о замужестве. Но и не в этом суть. Все неожиданно и так запутано. Кончится война, ты приедешь к нам учиться… Ты должен учиться… И тогда… И тогда мы… — Голос ее осекся.

— А если я не приеду к вам?

— Тогда… Может быть, я приеду к тебе.

— Может быть, а может и…

— Не надо об этом, Степа. К чему загадывать? Я люблю тебя, ты это знаешь. А что будет с нами — никому неведомо. Зачем на прощание обижать друг друга.

— Зайка!

Степан упал перед ней на колени. Она гладила его волосы и что-то говорила, говорила. Он не понимал слов, да и не старался. Она уезжает — это главное, а все остальное…

— Ты почему молчишь, Степа? Ну, что ты молчишь?

— А что говорить? Зачем?

Прошло немало времени, прежде чем они опомнились. Встали.

— Придешь?

— Приду.

Дверь оказалась запертой. Щелкнул замок, и на пороге появилась Аня Таран. Зоя, поздоровавшись с ней, прошла мимо. Аня притворила дверь и напустилась на парня.

— Ты с ума сошел. Я заглянула сюда и обмерла. Среди бела дня, в кабинете. Сумасшедший. Райком полон людей, каждый мог зайти к секретарю — и такая картина. Я заперла дверь.

— Спасибо, — вяло поблагодарил он. — Только мне все равно. Теперь все равно.

— Что случилось?

— Она уезжает. Насовсем.

…В кабинете Степана под настольным стеклом распластался табель-календарь. Красным карандашом обведено число 24 ноября. До него оставалось семнадцать дней.

Семнадцать дней и ночей колдовала над ними любовь. Все перепутала, все смешала. День не день и ночь не ночь. Простятся на свету. Зоя забежит домой, перекусит — и в райком. А если подольше задержится дома, Степан уже на пороге… «Ты бы поспал, Степа». — «А ты?» — «В дороге высплюсь»… — «Уедешь — отосплюсь». И, взявшись за руки, уходили куда-нибудь, где не было чужих глаз.