Бруно Винцер - Солдат трех армий
Если обратиться с этим вопросом к десяти различным офицерам бундесвера, то – предположительно – были бы получены десять различных ответов, потому что у каждого могли быть свои мотивы. Однако все они единодушно утверждали бы, что стали солдатами только для того, чтобы защищать Федеративную республику. Вряд ли кто-либо из них признался бы, что его привлекает мысль о возможности реванша, о том, чтобы смыть позор поражения, конечно «незаслуженного». Тем не менее офицеры бундесвера всецело поддерживают территориальные претензии правительства ФРГ; в конечном счете возникает то же противоречие, которое существует между этими территориальными требованиями и постоянными заверениями о желании достигнуть мирного соглашения с восточными соседями. Потому я не был в состоянии дать исчерпывающий ответ на вопрос, поставленный д-ром Корфесом, а тем более ответить за других. Я мог лишь объяснить свои собственные мотивы, но допускаю, что мой ответ выражает и настроения многих других офицеров. – Сначала я не считал бундесвер таким же политическим орудием, с каким я имел дело во время моей прежней службы в армии. Упор делался на оборону. Если я признаю за каждым государством право на оборону и считаю долгом каждого гражданина участвовать в деле обороны, то с тем большим основанием я, естественно, считаю, что долг бывшего офицера служить обороне, отдав ей свои профессиональные знания. Подобная точка зрения была не только моей ошибкой, ее совершали и многие другие офицеры. Мы не видели, какова система, мы видели только стоящие перед нами задачи. Другая ошибка связана с 20 июля 1944 года. Этот день теперь празднуется в бундесвере как день выступления против Гитлера. При этом поминают лишь тех участников событий 20 июля, которые стремились добиться смены руководства. Эта смена, то есть устранение Гитлера, должна была бы привести к перемирию па Западе и к победоносному продолжению войны на Востоке. Настоящая революция не могла бы произойти на этой почве. Вместе с тем в бундесвере замалчивалась роль той группы, которая искала связи с движением Сопротивления в стране или с Национальным комитетом «Свободная Германия». Эта сторона дела мне была тогда не известна. Когда бундесвер дал положительную оценку событиям 20 июля, я усмотрел в этом начало нового курса и поверил в демократический характер этой армии. Многие офицеры бундесвера и сейчас отмежевались бы от Гитлера, если бы спросили их мнение. Вы, пожалуй, получили бы аналогичные ответы, даже если бы вы организовали опрос участников традиционных встреч бывших военнослужащих вермахта. Характерный прием этой псевдодемократии – отмежевываться от Гитлера на словах, а на деле преследовать те же цели, что и он. Все это может служить еще одним доказательством того, что и раньше, как и теперь, суть не в личности Гитлера. Гитлер стал лишь тем, чем он должен был стать, стал таким, каким сделали его мы. Германскому империализму нужен был такой Гитлер, или Майер, или Шульц. Мы сами создали манекен, который стал персонифицированным воплощением наших представлений о «непогрешимости» наших потребностей в фюрере, в «вожде». Тем сильнее было разочарование, когда этот «фюрер» оказался зауряднейшим смертным, да еще выяснилось, что он подставная фигура, орудие сил, действующих за кулисами. Ошибка, распространенная в Западной Германии, да и моя ошибка заключалась в том, что мы вообразили, будто со всеми опасностями покончено, раз покончено с Гитлером. Бундесвер, который отвергает Гитлера и даже возложил на него всю ответственность 'за войну и за все поражения, – такой бундесвер, думали мы, никогда не станет армией, служащей агрессии. Вот почему мы, бывшие офицеры, вернулись к своей профессии.
Д-р Корфес поддержал меня в намерении рассказать обо всем, что мне довелось испытать в трех армиях. Я заявил ему, что буду описывать все события так, как я их когда-то воспринимал, не пытаясь дать обобщенное описание событий и атмосферы на всех участках фронта. Я был бесконечно далек от того, чтобы стремиться приукрасить свою «биографию». Я подвел черту под прошлым, к чему побудило меня понимание сегодняшних событий. Но я не хотел, оглядываясь на прошлое, казаться ни умнее, ни сознательнее, чем я тогда фактически был. Я хотел писать о том, что я сам пережил, в надежде, что таким образом мне удастся воплотить типичное, чтобы можно было уловить суть -событий но их внешним проявлениям. Особенное значение я придавал тому, чтобы показать, как употребляли во зло самоотверженность и готовность к самопожертвованию наших солдат. Далее, я хотел доказать, что все три армии отличались только по форме, но не по духу. И вот я стал делать первые записи, основываясь пока только па своей памяти.
16 и 17 июня 1962 года в Берлине происходил национальный конгресс, на который я был делегирован, как и профессор д-р Вальтер Хагеман, переселившийся в ГДР на год позднее меня, а также бывший депутат бундестага Шмидт-Виттмак и бывший министр в Нижней Саксонии д-р Тереке; этот национальный конгресс явился важнейшим событием в моей новой жизни в ГДР.
Незабываемое впечатление произвела на меня встреча с писателем Корольковым из Москвы. У нас состоялся многочасовой разговор в пресс-клубе в Берлине, и тут мы вдруг установили, что во время войны оба мы находились в Волхове, между Москвой и Ленинградом, стояли на позициях прямо друг против друга в один и тот же момент. Корольков не проявил ни малейшей антипатии. Он только проникновенно сказал:
– Мы стреляли друг в друга, а теперь вот разговариваем как друзья. Надо, чтобы люди всегда разговаривали между собой, и тогда им не придется стрелять друг в друга!
Такую же позицию занимали все советские офицеры, с которыми мне пришлось встречаться. В их словах чувствовалась твердая решимость во что бы то ни стало сохранить мир.
Постепенно предубеждения против Советского Союза, от которых я не мог долгое время освободиться, сменились доброжелательным интересом ко всему, что я узнавал о Советском государстве и его гражданах. Я стал членом Общества Германо-советской дружбы, мне становилось все яснее, что дружба с этим народом – жизненная необходимость для всей немецкой нации и что именно гражданин Германской Демократической Республики должен считать своим важнейшим делом укрепление этой дружбы.
Мне часто представлялась возможность, выступая перед солдатами, унтер-офицерами и офицерами Национальной народной армии, рассказывать о моем жизненном опыте, и в первую очередь об опыте, полученном мною в бундесвере, и о мотивах, побудивших меня перейти в ГДР. Я посетил также Академию имени Фридриха Энгельса в Дрездене, и мне подумалось тогда, что боннские генералы трезвее бы смотрели на вещи, если бы узнали, какую высокую военную квалификацию приобретают офицеры ННА, и если бы эти генералы ознакомились с духом Национальной народной армии, которая готова и способна в любой момент защитить свое государство и его граждан.
