Борис Кушнер - Учитель

— Извините, пожалуйста, мы, видимо, не туда попали.

— Пожалуйста. Всего доброго.

Телефонные озорники попали в самую точку…

Ещё одним проявлением мистификационных наклонностей А.А. была его манера прочтения — нет, опять-таки исполнения — различных бюрократических документов. Многие участники и гости Учёного совета мех-мата и других подобных собраний, по-видимому, помнят это зрелище: А.А. держит бумагу несколько поодаль, с глубоким почтением к ней, торжественно, как один восточный монарх держал бы послание другого столь же восточного монарха (я всегда в таких случаях думал, что не хватает прислужника для держания бумаги и другого прислужника с опахалом). Голос А.А. переливается звонкими и величественными обертонами. Затёртые бюрократические формулы, обычно проскальзывающие по самым окраинам нашего сознания, вновь сверкают во всей своей идиотской значительности. Аудитория смеётся до слёз… и порою диссертанту тоже становится легче в нелёгкой его участи. Многим московским математикам памятно давнее такое заседание в аудитории 14–08, трагическая докторская защита одного из учеников П.С.Александрова[74]. Не знаю, кто там был прав по так называемому существу. Думаю, что теперь, когда Павла Сергеевича нет с нами, по крайней мере, некоторые из этих молодых (тогда), энергичных и талантливых учёных вспоминают случившееся с печалью. Поведение Маркова в гуще этого скандала представлялось парадоксальным: тепло отозвавшись о диссертации и диссертанте, он затеял дискуссию с одним из официальных оппонентов, известным математиком, академиком, отзыв коего загадочным образом соединял абстрактные топологические конструкции диссертанта с возможным будущим решением проблем перевозки мяса и молока (о проблеме производства таковых в то время ещё не принято было говорить). Трактуя этот отзыв в духе обычного своего прочтения бюрократических бумаг, А.А. со всех направлений неизменно возвращался к «перевозкам мяса и молока», каждое новое упоминание было ещё более значительным и вызывало ещё более мощный взрыв смеха в аудитории. Оппонент обиделся, конечно:

— Зря Вы так, Андрей Андреевич, ну зачем же? Я просто хотел сказать, что самые абстрактные вещи могут иметь конкретные применения…

В том же духе дипломатично высказался и Председатель совета[75]. Здесь уж Андрей Андреевич рассердился:

— Я ведь говорил об отзыве официального оппонента. Отзыве о дис-сер-тации. Здесь члены Учёного совета сидят, профессора, не дураки какие-то, чтобы объяснять им об абстрактном и конкретном. Я и сам не такой дурак, это понимаю.

И тогда мне казалось и теперь кажется, что А.А. сознательно избрал эту парадоксальную линию, прошедшую контрапунктом через всё трагическое действо, чтобы смягчить и сделать более человеческой сложившуюся ситуацию.

При всём своём опыте ученики его, включая и автора этих строк, раз за разом оказывались «жертвами» одной и той же ловушки: «Вчера вечером я вышел из дома…» — начинал, бывало, А.А…. Он был серьёзен, даже несколько трагичен. Далее следовало crescendo, события (самой разной природы) становились всё более невероятными. Мы застывали, — что же дальше? «И здесь… я проснулся» — вдруг заявлял Андрей Андреевич и тут уж начинал улыбаться. Этот необычайный мир, столько раз сотворённый им на моих глазах, запечатлён и в единственном известном мне (и, к сожалению, незаконченном) прозаическом произведении А.А., рассказе «Опыт профессора Иванова», опубликованном в уже упоминавшемся первом томе трудов А.А. Маркова.

Математический фольклор сохранил и апокрифическую историю визита А.Н. Колмогорова в ленинградское (теперь, разумеется, санкт-петербургское) отделение Математического института. А.А. был в то время директором ЛОМИ, и, соответственно, принимал уважаемого гостя. «Вот здесь у нас комната для семинаров, вот здесь секретариат, а это мой кабинет…» Так он водил Андрея Николаевича и гостеприимно распахивал двери, пропуская его вперёд. Наконец, А.А. энергично распахнул очередную дверь, на сей раз не сказав ничего. Колмогоров по инерции шагнул вперед и… оказался в каморке, где уборщицы держали мётлы, веники, вёдра, тряпки и т. д.

Конечно, подобные розыгрыши иногда приводили к порче отношений и к неприятным инцидентам, но, видимо, удержаться от них А.А. не мог. Возвращаясь к Колмогорову, хочу сказать, что при всех многолетних дискуссиях между ним и Марковым, подчас обмене язвительными репликами, суммой их отношений было огромное взаимное уважение двух великих математиков.

Б.А.Кушнер открывает конференцию, посвящённую столетию А.А.Маркова. Нью-Йорк. Май 2003 г.

Было даже нечто мефистофельское в характере А.А., в его чувстве юмора. Но, конечно, в отличие от князя тёмных сил А.А. принадлежал к царству света, излучал свет, дарил его нам… Изощрённая ирония создавала художественное напряжение в жизни, помогала преодолевать обыденность, будни… Это поле воздействовало и на нас, на атмосферу школы. В шкафу, в нашей лаборатории в Вычислительном центре имелся небольшой музей всевозможных курьёзов, его пополняли мы сами, помогали и коллеги… Например, там хранилось две таблички, привезённые с Братской ГЭС. Одна гласила: «Не влезай!», подкрепляя запрет черепом с костями, другая наставляла: «Влезай здесь!». Из Еревана мы вывезли большой знак из великолепной жести, на пластине был реалистично изображён текущий унитаз, загадочные армянские буквы, очевидно, призывали бороться с потерями воды, серьёзной проблемой армянской столицы. В один из наших приездов буквально все стены в городе были увешаны изображениями унитазов, хорошо, что не самими унитазами. Картина получалась сюрреалистическая, жаль, что её не видел Сальватор Дали. Не знаю, решила ли унитазная кампания проблему воды, но наверняка наступила нехватка жести. Успехом у наших гостей пользовалась опись «Предметов, находящихся в ленинской комнате ВЦ». «Опись» была помещена в деревянную рамку и застеклена. Среди прочего в ней значилось: портрет В.И. Ленина — одна шт., портрет Л.И. Брежнева — одна шт. И т. д. Самые заурядные объекты, вырванные из своего окружения, предметного контекста вдруг приобретали ироническое, подчас сатирическое звучание… Гвоздём коллекции была пробирка со зловещей наклейкой «Пепел Келдыша». Пепел был подлинный: М.В. Келдыш курил во время визита в один из химических институтов АН, знакомые химики собрали пепел от его сигареты и презентовали нам… В этих условиях расцвёл неповторимый талант Валерия Петровича Дулуба в составлении палиндромов, «перевёртышей», фраз, читающихся одинаково в обе стороны. Лёгкость, с которой он это делал, была поистине моцартовской. Симметрия в начертании часто оборачивалась необычным, пряным звучанием… Иногда глубокий философский или политический смысл загадочным образом проникал в его творения, иногда они выглядели декадентски. Вот, например, «А в окне чирикала Кириченкова», «Теуров Игнат штанги ворует», «А Рим, и крематорий, и рота, мерки мира», зловещий диптих «Перечил ли Череп?/ Да? — В Ад!», «У шпал Ленин ел лапшу», «Цени кабинет в тени, бакинец!», «Лёша Никсона носки нашёл» (так Валерий Петрович откликнулся на визит американского президента), целое стихотворение-лозунг «Мазут и мази низам и тузам!/ Мазут тузам,/ мази — низам!» Многие понимающе вздыхали на гениальное «Ишак, ищет у тёщи каши» («е» и «ё» по правилам игры не различались)… И т. д., и т. п. Было составлено несколько списков творений Валерия Петровича. К сожалению, мой экземпляр затерялся во время переезда в США.