Бруно Нардини - Жизнь Леонардо. Часть третья.(с иллюстрациями)

 И вот картоны написаны. Но Леонардо вычитал у Плиния, как древние римляне изготовляли восковые краски — энкаусто, чтобы расписывать фресками свои дворцы.

Леонардо прервал дальнейшую работу над фреской. Он решил написать фреску тоже восковыми красками. Когда они просохнут от пламени костра, цвета обретут особую яркость.

Все шло прекрасно. Восковые краски получились чудесные. Огонь просушил краску, придав фреске удивительную рельефность и блеск.

Флорин—монета, находившаяся в обращении в тогдашней Флорентийской республике.

 Одновременно Леонардо в своей монастырской обители продолжает работать над проектом судов и упорно изучает «божественные пропорции» человеческого тела.

Она

Мы не будем, как другие, разнимать на части лицо Джоконды, чтобы создать ее словесный портрет. И без того слишком много писали об этом загадочном лице, и наряду с прекрасными и верными догадками было высказано немало благоглупостей.

Посмотрим на эту женщину, «полную чувственности», на эту «мирскую жрицу Венеры». Под ее устремленным на нас лукавым взглядом с затаенной улыбкой в уголках губ, мы сразу же чувствуем себя нелепыми и смешными с нашими предположениями.

Джоконда была и осталась великой тайной Леонардо. Точно известно лишь одно: художник писал ее портрет не по заказу. Промучившись над ним четыре года и так его и не закончив, Леонардо увез портрет с собой, чтобы никогда с ним не расставаться.

Но кроме рассказа Вазари в его «Жизнеописаниях» среди флорентийцев бытует изустное предание об истории создания этого портрета. Вся Флоренция знала, что на пьяцца Санта Мария Новелла стоял дом Франческо дель Джокондо, и что Леонардо написал портрет его жены Моны Лизы Герардини.

Папская зала, которую Синьория предоставила Леонардо для росписи картонов, находилась точно напротив дома мессера Джокондо. Поэтому весьма вероятно, что Леонардо подружился с пожилым мессером Франческо Джокондо и сам предложил написать портрет его красавицы-жены.

Франческо дель Джокондо в 1495 году женился в третий раз. В жены он взял девушку из семейства Герардини, уроженку Неаполя. В 1499 году у него умерла дочь. Скорее всего, она была единственным общим его и Моны Лизы ребенком. В «Поминальной монастырской книге» есть такая запись: «Дочь Франческо дель Джокондо похоронена в Санта Мария Новелла».

Моне Лизе, когда она вышла замуж, было лет двадцать, а дочь ее умерла четыре года спустя. Когда же Леонардо начал писать ее портрет, ей было лет двадцать восемь — тридцать, она была в зените своей зрелой красоты.

В определенные дни, выйдя из Папской залы, Леонардо отправлялся писать портрет печальной женщины, которая со дня смерти дочери больше не бывала на празднествах и ни разу не улыбнулась.

«Леонардо, когда он писал портрет этой красивейшей женщины, держал при ней музыкантов и певцов и постоянно — шутов, чтобы прогнать ее печаль и заставить ее улыбнуться. Иначе лицо на портрете, как это часто бывает, получилось бы грустным»,— писал неизвестный автор. Леонардо хотел создать не просто портрет, а «живое существо», Никто до него не ставил перед собой столь дерзновенной цели — бросить вызов самой природе, воспроизвести ее в точности, чтобы ее же превзойти. «Сохранить образ божественной красоты, которую время или смерть вскоре разрушат».

Зеркальное отражение тут уже не годилось. Теперь Леонардо должен был воссоздать образ «в себе самом», отыскать его в глубинах подсознания, во тьме. Отыскать лучик огня и в этом вечном, зыбком свете найти идеальный облик, застывший и в то же время меняющийся, живой. И эту живость лица передать, быть может, в еле заметной улыбке одними губами, этим приметным знаком тайного «сговора» между нею, Моной Лизой, и художником.

Леонардо, призвав на помощь всю свою совершенную технику, с тщательностью миниатюриста воспроизвел каждую пору кожи, каждый волосок ресниц, еле заметные изгибы шеи и лица, тончайшие прожилки. Он с удивлением замечает, что человеческий зрачок расширяется в тени и сжимается при свете. Снова после короткого перерыва, начав писать зрачок Моны Лизы, он обнаружил, что тот изменился. «Это ввело меня в заблуждение, но потом я понял, как надо писать глаз».

Портрет Моны Лизы еще и образец технического мастерства. Вот как описано это у Вазари: «Глаза ее имели тот блеск и ту влажность, которые всегда заметны у живого человека... Ресницы же — да Винчи сумел передать, как они растут на теле, где гуще, где реже, и как они обрамляют глаз соответственно порам кожи,— не могли казаться более натуральными. Нос с его прекрасными ноздрями, розоватыми и нежными, казался живым. Рот с его неповторимым изгибом... в сочетании с овалом лица поистине казался не красками, а трепетной плотью. Всякий, кто пристально вглядывался в дужку шеи, видел, как бьется в ней пульс. Право же, можно сказать, что написана она была так, что любому самонадеянному художнику, кем бы он ни был, оставалось лишь содрогнуться и убояться подобного совершенства».

Нередко Леонардо, чтобы развеять печаль Моны Лизы, приходил в ее дом вместе с друзьями музыкантами и сам играл на флейте либо пел, подыгрывая себе на лире. А когда другие музыканты принимались играть, Леонардо брал кисть, чтобы запечатлеть на полотне самое важное в лице Моны Лизы.

Продолжая писать портрет, он рассказывал Моне Лизе свои басни—плоды его чтения и собственного опыта. Ему приходилось спасаться бегством из Милана и из Рима, он видел, как герцог ди Валентино, взяв очередную крепость, истреблял ее защитников. Он знал, что свобода дороже самой жизни, она вообще бесценна, а ее попирают, душат.

— Один бедный щегол целый день провел в поисках червячков и мошек для своих птенцов,— рассказывал Леонардо Моне Лизе.— Но однажды вечером, вернувшись в гнездо, он увидел, что оно пустое. Кто-то украл его птенцов. Щегол принялся их искать повсюду: в ветвях деревьев, в кустах. Он плакал и звал их, звал их и плакал. Больно было слышать его стоны. Зяблик, сжалившись над ним, улетел из леса в долину искать щеглят. Немного спустя он вернулся и сказал щеглу:

— Я видел твоих птенцов в долине, в доме у крестьянина.

Щегол сразу же полетел к дому крестьянина. Он увидел, что с окна свешивается клетка, а в ней — его птенцы. Щегол клювом и лапами пытался раздвинуть прутья клетки, но не смог. Тогда он улетел прочь.

На другой день он вернулся, что-то держа в клюве... Его птенцы в клетке доверчиво разинули рты, и отец вложил каждому из них еду. В последний раз. Да, в последний, потому что он дал своим птенцам ядовитую траву — тортомалио, и они испустили дух. Глядя на их коченеющие тела, щегол сказал: