Селеста Альбаре - Господин Пруст

И впервые он сказал мне то, что потом часто упоминалось в наших разговорах:

—     Может быть, если мне будет получше... И вас я тоже возьму с собой. Вы непременно должны побывать там.

И в его голосе была почти детская грусть о тех картинах, которые он так хотел увидеть еще раз.

Это была чудесная поездка, но слишком недолгая. Дела на войне ухудшались. Для нас же первым неудобством была реквизиция гостиницы под нужды армии и раненых, которым не хватало мест, — тогда шла битва при Марне и другие тяжелые бои. Г-н Пруст очень беспокоился о своем брате Робере, который, как и мой муж, был мобилизован на второй день, но попал в Верден и работал во фронтовых госпиталях.

Почти все постояльцы разъехались. Те, кто пожелали остаться, переселились во флигель. Однако г-ну Прусту сделали особую любезность — ему было разрешено никуда не переезжать, пока не привезут раненых. Но до нашего отъезда ни один из них так и не появился. Потом говорили совсем другое, будто г-н Пруст навещал привезенных солдат и даже почти разорился на сигареты и лакомства для них, отчего ему и пришлось будто бы уехать. Но это вымысел.

Правда, с деньгами действительно были затруднения, потому что в банках возникли непорядки, — как раз тогда в правительстве началась паника; все сбежали в Бордо и даже южнее, чуть ли не до Биаррица, также и многие друзья г-на Пруста. Банковские операции почти прекратились из-за отсутствия сообщений. У г-на Пруста было взято из Парижа сколько-то денег, но когда они кончились, то добыть их было уже неоткуда.

—     Мои бумаги уехали вместе с банком в Бордо, — сказал он. — Бедная Селеста, я истратил все свои деньги.

Расходы происходили единственно от нашего образа жизни; хоть он и был совсем простым, но все равно требовались траты со всеми этими комнатами и щедрыми чаевыми, которые он по своей привычке раздавал налево и направо.

К концу сентября мы возвратились в Париж. Немцев остановили, и можно было немного передохнуть. Снова пошли поезда.

Никогда не забуду наше возвращение, оказавшееся воистину драматическим.

Наш поезд быстро катился, как вдруг у г-на Пруста началось страшное удушье; мы были около Мезидона, в Кальвадосе, и между двумя приступами он объяснил мне, что это всегда здесь с ним случалось — и всегда только на обратном пути:

—     Каждый раз все начинается совершенно внезапно, именно здесь. Несомненно, тут что-то непереносимое для меня в самом воздухе... может быть, из-за сенокоса... и как только подумаешь об этом...

Я просто с ума сходила, не зная, что делать, и к тому же забыла положить в чемодан его аптечку с окуриванием. Все было в багаже, в сундуке на колесиках, под квитанцией.

На первой же станции я выпрыгнула на перрон и побежала в хвост поезда к багажному вагону. Служащий, которому я объяснила дело, по моему виду понял, что это не комедия; он оказал мне любезность, мы нашли мой сундук, я взяла все необходимое для окуривания, и г-н Пруст сразу же надымил в нашем купе.

Не знаю уж, каким образом нам удалось добраться до бульвара Османн. Но здесь нас ждало нечто другое.

Каждый год, уезжая в Кабур, он оставлял квартиру для генеральной чистки большими пылесосами, которые вытягивали всю пыль с полов, ковров, мебели и стен, прежде всего в его комнате с пробковыми панелями. И случилось так, что мы приехали в самый разгар этой чистки.

О, когда он увидел все это!..

—     Пусть они уходят, Селеста, пусть уходят... мне нужно лечь.

Я выпроводила всех этих людей, потом отвела его в комнату и спросила, что нужно сделать.

—     Поскорее поставьте мне грелки.

Принесли грелки, я поставила зажженную свечу и рядом положила маленькие бумажки для зажигания порошка. На мой вопрос, что нужно еще, он сказал:

—     Оставьте меня и никого не зовите. Мне нужна только постель. И, главное, не входите, пока я не позвоню.

Я ушла, еще раз взглянув на него в последний момент: он задыхался, склонившись в постели над своим порошком. Вне себя от ужаса я ждала на кухне, уже уверенная, что не увижу его живым. Но мало-помалу приступ отошел. Вечером он позвал меня и сказал:

—     Милая Селеста, вы сильно испугались. Я понимаю и благодарю вас, ведь вы никогда ничего подобного не видели. Но, знаете, в молодости у меня бывало и похуже.

Потом он стал говорить, как теперь нам устроить жизнь:

—     Я не хочу оставлять Эрнеста, и у меня нет ни малейшего желания заниматься поисками, это слишком утомительно. Лучше всего, чтобы все сохранилось, как теперь, по-старому. Вы не против?

И, как будто это было совершенно естественно, я ответила:

—     А почему бы и нет, сударь?

У него был довольный вид, он продолжал, чтобы закончить свою мысль:

—     Дорогая Селеста, я должен сказать вам одну вещь. Мы съездили в Кабур, но теперь с этим покончено: я уже никуда больше не поеду. Солдаты выполняют свой долг, а раз уж я не могу драться, как они, мое дело писать книгу, заниматься своей работой. У меня слишком мало времени, чтобы тратить его на что-нибудь другое.

И в тот самый сентябрьский вечер 1914 года, когда он по собственной воле превратил свою жизнь на последние восемь лет в отшельничество, я, еще ничего не умевшая, тоже вошла в эту жизнь, несмотря на все неприличие этого, как он сказал, и, никогда не пожалев, осталась в ней до самого конца.

V

Я ВХОЖУ В ЖИЗНЬ ОТШЕЛЬНИКА

На следующий день после приезда разобрали багаж, расставили книги, тетради и рукописи положили на стол в пробковой комнате; летние пальто возвратились в шкаф, откуда они никогда уже и не вышли. Мало-помалу течение жизни возвратилось к прежнему, не считая каких-то мелких происшествий, которые помогли мне еще лучше понять не только характер и доброту г-на Пруста, но и его отношения с людьми, особенно его нежелание затруднять себя этими отношениями.

К тем, кто прежде служил у него, он был неизменно внимателен. Например, старую кухарку Фелицию он не только никогда не забывал, а время от времени регулярно посылал ей немного денег, и каждый раз она благодарила письмом «дорогого г-на Марселя» (она называла его так же, как и Никола). Как-то она не ответила, и г-н Пруст забеспокоился, хотя его письма и не пришли назад. Чаще всего их писала и отправляла я, и однажды он сказал мне: — Дорогая Селеста, а вы не забыли отправить это письмо?.. Да? Уж не померла ли наша Фелиция?

Но этого не случилось, хотя узнала я об этом слишком поздно и уже не могла успокоить его. Просто она стала лениться отвечать, и только узнав о смерти г-на Пруста, прислала соболезнования.

Селина после своей отставки тоже пользовалась его добротой, особенно когда Никола ушел в армию. Г-н Пруст ни в коем случае не хотел допустить, чтобы она нуждалась, и давал ей деньги, а кроме того, разрешал брать из нашего подвала все необходимое — особенно уголь, которого так не хватало во время войны. Она приходила ко мне за ключом, и мы встречались как ни в чем не бывало. Я жалела ее, зная, что значит быть женой солдата, да к тому же по молодости у меня не было на нее зла.