Александра Гальбина - Каменный пояс, 1989

Мне приснился сон.

…Автобус. Много людей. Незнакомых. Какое-то здание. Похоже на институт. Я со своей институтской однокурсницей Раей, а та с каким-то молодым человеком, у которого плакатное лицо: краснощекое и мордастое. Молодому человеку неприятно мое присутствие. Он говорит что-то (не могу разобрать слова) резко, зло. Я иду от них по длинному коридору. Невыносимое чувство обиды, тоски, стыда, отчаяния. Слезы заливают глаза. Коридор пуст, только какая-то старуха, вся в черном, спутанные и седые волосы падают ей на плечи. Она кричит:

— А что ты думала? Ходи, ищи… Рассказывай всем о себе!..

Я прохожу мимо. Старуха что-то еще кричит вслед, но я не оглядываюсь. Боже, боже, как тяжело… И, когда кажется, что нет больше сил, что грудь разорвется от рыданий, коридор обрывается высокой деревянной лестницей: ступени на ней некрашены и чисто-чисто вымыты…

Я просыпаюсь. Солнце колотится в стекла, и солнечные зайчики на стене, сбежавшись в кружок, кажется, шепчут: «Соня-Соня, Соня-засоня!» Я потягиваюсь и, наверное, впервые за минувший год чувствую, что я еще молода и… здорова, пока здорова. Мне не хочется думать о том, на как долго даровано мне это счастье: здоровье. Я думаю о том, что сегодня, в перерыве между многочисленными майскими праздниками, я приду к Икару и скажу ему о том, что люблю его.

Я выхожу в этот светлый майский вымытый мир, который слепит меня прямо-таки первозданными красками. Черная влажная земля вздыхает, выпуская на волю нежную зелень, почки на деревьях дрожат от страстных прикосновений ветра, раскрывая девственные губы.

Я покупаю красные гвоздики. Кому я подарю их? Своим врачам? Виктору? И смогу ли я, наконец, сказать Виктору о своей любви и, тем самым, избавиться от сладкой муки и боли, которая оказалась сильнее боли моего организма?

Я смотрю вокруг и пытаюсь понять, что случилось со мной. Почему я стала видеть мир глазами детства: ярким цветным крупным планом? Мать говорила, что в младенчестве я была спокойным и жизнерадостным ребенком:

— Вот только, когда тебя пеленали, ты не давала ручки и не успокаивалась, пока тебе не оставляли их свободными…

С какими генами приходит к нам эта воля к жизни и свободе? Ведь и мой сын спал, свободно разметавшись, ненавидя пеленки, сковывавшие движения. Лев Толстой говорил об этом и другие, потому что всю жизнь нас потом пытаются пеленать: в детском саду, школе, институте, на работе, в семейной жизни…

Возродись, человек!

Взгляни на себя со стороны и ужаснись.

Боже, милосердный боже, разве таким я был? Разве таким ты создал меня по образу своему и подобию?..

Сбрось с себя ненавистные пеленки страха, унижения, компромиссов, отчаяния, уныния!

Распрямись!

Да распрямись же, черт тебя побери!

Взгляни на это небо — ведь оно еще мирное и ясное.

Взгляни на эти деревья — ведь они еще не обуглились от пожара.

Взгляни на своего сына или дочь — ведь они ждут от тебя любви и ласки и так верят в счастье.

Узнай в них себя и будь счастлив тем, что ты жив, что ты живешь в этом мире «яростном и прекрасном», и уже это — чудо!..

Я иду по улице. Ветер в лицо. Мысли бегут и рассыпаются, как весенний град: здесь, в этом городе, живет Икар. Он ходит по тем же улицам, что и я, он работает, возвращая людей к жизни, он летает, возвращаясь на землю.

Какое счастье, что он есть! Какое счастье, что есть на свете Икары, что, обламывая крылья, они снова взмывают в небо, чтобы сверху увидеть нашу грешную землю, увидеть без суеты и мелочей, злобы и низостей, увидеть ее ясный лик и вернуться к ней:

— Здравствуй, родная. Я — сын твой!

Ежегодно два миллиона европейцев узнают, что они больны раком. Широкое распространение этого заболевания убедило ученых и политических деятелей разных стран в том, что необходимо проводить массовые кампании по его профилактике и более полно информировать о нем население.

В связи с этим с 1986 года в европейских странах осуществляется научно-исследовательская и пропагандистская программа специального назначения, своего рода массированная операция под кодовым названием «Евро-надежда».

Олег Журавлев

ЧП В РОТЕ

Повесть

В бане их уже ждали. Новенькая бледно-зеленая форма аккуратными стопками лежала на стеллаже посреди большого зала. Рядом высились горки чистого белья. В конце внушительного ряда серой кляксой темнели шерстяные портянки. Со скамьи поднялся полуголый солдат-банщик.

— Пополнение? Сколько человек?

— Пятнадцать, — ответил сержант. — Раздевайтесь. Одежду и вещи в шкафы. С собой взять мыло, мочалку… У кого их нет — выбирайте в ящике.

На полу стоял деревянный ящик. Кто-то ради любопытства заглянул в него.

— Дома я таким мылом даже руки не мыл.

— А здесь придется пользоваться, — отозвался сержант. — Ну, что стоим?

Команда возымела свое действие, и призывники заспешили снимать свои гражданские рубища. Застенчиво прикрываясь, они побыстрее проскакивали открытое пространство раздевалки и за дверью ныряли в густые клубы пара. Через минуту оттуда послышались смех, крики, обрывки шуток.

— Как пополнение? — спросил банщик сержанта.

— В службе видно будет…

У него не было настроения. Неделю назад на разводе командир полка объявил приказ: старшему сержанту Мишину Александру Ивановичу, старшине пятой учебной роты, за успехи в боевой и политической подготовке предоставить краткосрочный отпуск на девять суток. Ротный пообещал через день-два его отпустить, но тогда что-то помешало, а сегодня утром сказал: «Пока не примешь молодое пополнение, отпуска не будет». Эх, и парадку подготовил, и шинелку начистил — стала пушистой, как шуба, и подарки родным купил. Теперь жди неизвестно сколько из-за этой «зелени». Их бы вполне могли принять другие сержанты. Вот хотя бы Дронов. Грамотный замкомвзвод. Но ротный, видимо, решил перестраховаться, — с Мишина, мол, спрос больше, вот и пусть пашет. Что ж, с начальством не спорят. Обидно только, что вот так, всю радость отпуска портят.

Дверь открылась, и в раздевалку из душевой ввалились розовокожие парни. Пар клубами поднимался к потолку с их разгоряченных тел.

— Вытирайтесь и получайте белье! — скомандовал Мишин. — Кто получил белье, подходи за формой.

Парни с интересом и любопытством надевали белье, примеряли хэбэ. Смеялись.

— Мне маленькое.

Перед сержантом стоял солдат, придерживая кальсоны.

— Не застегиваются, — виновато проговорил тот.

— Одевай, что есть, — недовольно прикрикнул Мишин. — В роте найдем подходящее…