Михаил Лобачев - Ноктюрн по доктору Фрейду

И с необычайной энергией магистр черной компьютерной магии чисел Глюк засел за программу, которая все это будет делать.

Прошло не так много времени. Все стали играть в игру, от которой буквально нельзя было оторваться. Более того, если ее один раз запускали, компьютер потом вообще невозможно было выключить.

В игру начали играть не только дети, но и взрослые, особенно мужчины, которые, как известно, просто большие дети. Они обросли бородами, неделями не мылись и от них воняло, как от козлов.

Красными глазами они смотрели на экран, а по ту сторону, на бесконечных просторах виртуальной реальности, вращались огромные барабаны, в которые, светясь голубоватым светом, стекались секунды, минуты, года и тысячелетия. Да, да тысячелетия!

Ведь если каждый житель такой страны, как Китай, потеряет за компьютером только одну минуту, то на носителях Глюка окажется больше двух тысяч лет. Магия чисел. А Глюк был магистром этой магии.

И когда, казалось, ничто уже не могло спасти мир, добрый волшебник Дядя Вася, который до этого спал в своей каморке и вообще не видел никаких компьютеров, дернул за рубильник и везде погас свет.

Мужчины пошли мыться, бриться и отсыпаться. Дети зажгли китайские фонарики и сели за уроки.

Вот так опростоволосился злой волшебник Глюк, который не знал реалий настоящего мира.

Шарик

Палыч выделялся среди остальных бичей настоящей искренней интеллигентностью. Вместе с тем, он пользовался таким же настоящим авторитетом. Именно авторитетом. Уважением такого рода, которое встречается в местах лишения свободы по отношению к людям, которых не хочется проверять на прочность. Он сидел, и что удивительно – по тяжелой мокрушной статье, зарубил топором товарища.

Как-то этот факт никак не вязался с его образом: Палыч сам по себе, факт – сам по себе. Он не жил в вагончиках со всеми, а поставил палатку в стороне, на пригорке, не опасаясь ни медведей, ни кого другого. Он тщательно охранял свою privacy. Так тщательно, как я впоследствии встречал только у людей с истинно западным воспитанием, которых, к примеру, могло покоробить слишком сильное рукопожатие или чересчур короткая физическая дистанция при разговоре.

Как-то вечером, когда большинство товарищей уже приканчивали вторую бутылку спирта, я подсел к Палычу, который задумчиво смотрел на закат. Ярко-красное солнце вот-вот собиралось скрыться за сопками.

– Палыч, ты никогда не был женат?

– Нет, – не жеманясь, отвечал он.

– А почему?

– Да не случилось как-то. Всю жизнь проходил на краболовах. А это такое дело – полгода в море, потом надо заземлиться – пьем, гуляем, пока деньги не кончатся, потом опять в море.

– И что, никогда никто тебе не нравился, никогда не хотелось влюбиться?

Палыч задумался.

– Мне было тогда лет 25. Мы сошли на берег в очередной раз, ребята пошли по шалавам и за выпивкой. Пришли в один барак, все куда-то разбрелись. Я один остался. Стою, в проходе темно, а через доски солнце пробивается. Вдруг вижу – девчонка идет по проходу и воздушный шарик впереди толкает, подпрыгивает и не дает ему упасть. Ей, наверно, лет 15 было. Солнце так и переливается у нее на волосах – волосы густые русые, глаза ярко-голубые и платье почти прозрачное, легкое. Я даже глазам не поверил – в этом бараке такое…

Она мне улыбнулась, а я так и не подошел. На мне роба была такая, знаешь, как бывает… В общем, постеснялся…

А тут ребята вернулись, потащили меня куда-то, там гулянка шла уже вовсю. Я есть ничего не мог и пить тоже. Все время этот шарик вспоминал и думал, что эта девчонка здесь делает. Потом открылась дверь, она вошла, села за стол со всеми. Ей стали наливать, и она пила наравне со всеми, а потом мой товарищ, бабник большой был и, знаешь, гнилой такой, он ее сразу приметил и все время вокруг нее терся, а она сидела с безразличным выражением лица. Потом они ушли вместе куда-то. Он вернулся под утро довольный, потный, стал рассказывать, как он ее и куда, и какая она горячая и красивая, и как она ему давала…

Я пьяный был. Бил я его долго, разбил всю морду в кровь зачем-то. Помню только, что уносили его. Блин, убить же мог. Все от того, что заземлиться не успел.

Да… А шарик этот… Я всю жизнь его вспоминаю. Вот такое же солнце было. На закате…

Куда уходит детство

Мое детство умерло, когда погиб мой двоюродный брат Илья. Его ударили «тяжелым тупым предметом» по голове в подъезде собственного дома. Надо сказать, очень приличного дома. Странная такая история. Еще недавно мы бегали с ним по пляжу, строили самолет, писали письма в ЦК, чтобы нам для этой цели прислали мешок болтов и мешок гаек, а теперь всего этого нет. Некому об этом вспоминать и никому это не смешно. Вся наша переписка и старые фотографии сразу стали историей, прошлым…

Куда уходит детство… Действительно – куда? Мы теряем его по кусочку, вместе с теми людьми, которых знали тогда, что были дороги и знали какие-то детские секреты – наподобие зарытого в землю стеклышка с увядшими цветочками под ним. Мы взрослеем, меняем города и страны, но детство живо, пока кто-то такой же, трансформировавшийся в большого дядьку, не учудит знакомую шутку.

А потом умерла бабушка, и от детства вообще ничего не осталось. Только какие-то смутные воспоминания взрослых дядек и тетек. А когда через год умер отец, стало казаться, что ты не человек, а дерево без корней, какое-то гидропонное растение. Но пока остается мама и старый дом, детство все еще прячется где-то в его уголках.

Я знаю, что не только я чувствую все это. Прав был уважаемый самурай: «Каждый раз, когда ты встречаешь кого-то на своем пути, помни, что он тоже что-то потерял, кого-то любит и чего-то боится».

Лера

Ей нравилось шокировать теток из НИИ, куда ее устроили по знакомству секретарем генерального директора. Лера сидела в приемной в строгих пуританских платьях. Облегающее по фигуре из блестящей ткани, длинное до пят платье с капюшоном сменялось белой блузкой с галстуком и длинной облегающей полупрозрачной юбкой. Лера была поразительно красива. Причем красотой такого рода, что автоматически хотелось верить в непорочность ее владелицы, хотя все понимали, что это не так. Белья она не носила. И это было заметно. Целомудренные наряды это тщательно подчеркивали. Институтские функционеры, сидя в приемной, посасывали валидол, а тетки смотрели на нее с ненавистью.

– Лучше бы ты ходила голая, – заметил директор, прошмыгивая в свой кабинет.

– Как скажете, – скромно потупившись, ответила Лера.

Уволить ее генеральный не мог, т. к. устроили ее по просьбе такого человека, которого идентифицировали не иначе как многозначительным мычанием и тыканием пальцем в потолок.