Юлий Малис - Николай Пирогов. Его жизнь, научная и общественная деятельность

Какое отрадное впечатление своею научной добросовестностью произвели “Анналы” Пирогова, можно судить по следующему факту. Когда печатались “Анналы”, неожиданно ночью является к Пирогову цензор, профессор минералогии Энгельгардт, вынимает из кармана один лист “Анналов”, читает вслух взволнованным голосом и со слезами на глазах откровенное признание автора в грубейшей ошибке диагноза и сопровождающий это признание упрек собственному тщеславию и самомнению. Прочитав, старичок-профессор принялся обнимать Пирогова и сказал, совершенно растроганный: Ichrespectiere Sie (Я уважаю Вас). “Этой сцены, – говорит Пирогов, – я никогда не забуду; она была слишком отрадная для меня… За это задушевное respectiere старика я готов был перенести не одну, а тысячу критик”.

Пирогов, раскрывая сам свои ошибки и критикуя себя беспощадно, не предполагал, что найдутся охотники воспользоваться его положением и в критическом разборе снова выставить на вид признанные им самим грехи его. Критик, однако, нашелся, и “начал валять” Пирогова. “Дело было, – говорит он, – конечно, нетрудное. Я сам облегчил ему этот труд, потому что, печатая свои ошибки, валял себя без милосердия”. Критик, так отвалявший Пирогова, был его петербургский знакомый, д-р Задлер, написавший огромную критическую статью. С этою статьей в руках Пирогов явился в свою аудиторию и доказал, что в ней еще многие из его ошибок не были выставлены. “Я выиграл в глазах моих слушателей, – говорит он, – и благодаря этой критике они мне начали верить вдвое более прежнего”.

Таким образом, если “Анналы” не должны были, по заявлению их автора, служить молодым врачам примером действий при постели больного, то, с другой стороны, научная добросовестность, которою дышала эта клиническая исповедь, должна была служить молодым и даже старым профессорам образцом подражания.

Вполне естественно, что молодой профессор, вложивший всю душу в свой предмет, с увлечением преподававший любимую науку, работавший неутомимо для студентов и для себя, быстро завоевал симпатии молодежи. А Пирогову эти симпатии пришлось действительно завоевывать. Избранный не без давления высшей административной власти, новый профессор был встречен студентами, горячо стоявшими за права университета, с сильным предубеждением и неудовольствием. Сближение между профессором и аудиторией произошло, однако, так быстро и стоило так мало труда Пирогову, что он мог бы с полным правом сказать о себе Цезарево: “пришел, увидел, победил”. Со свойственною молодежи инстинктивной чуткостью студенты с первой же лекции оценили в Пирогове знающего наставника.

Вот как описывает эту первую лекцию Пирогова один из его учеников:

“В первых числах апреля месяца 1836 года была первая лекция Пирогова в анатомическом театре. Предметом ее было учение о суставах, он показывал при этом свои препараты, деланные им самим, еще студентом. Мы (студенты старших семестров) пошли все, но не очень охотно, хотя все были убеждены, что надо учиться. Николай Иванович говорил тогда очень худо по-немецки, так что образование фраз у него выходило иногда очень смешно, почему мы иногда очень громко хохотали. Пирогов немного конфузился, краснел, но серьезно продолжал свою лекцию. По окончании лекции он обратился к нам с следующими словами: “Господа, вы слышите, что я худо говорю по-немецки, по этой причине я, разумеется, не могу быть так ясным, как того желал бы, почему прошу вас, господа, говорить мне каждый раз после лекции, в чем я не был достаточно вами понят, и я готов повторять и объяснять любые препараты” (Фробен).

Студенты из этой первой лекции Пирогова вынесли то впечатление, что молодой профессор, хотя иногда и выражается плохо, но предмет свой знает отлично и что “наконец-то они узнают что-нибудь из хирургии”. На второй лекции студенты уже мало смеялись, а на третьей и вовсе нет. Разумная же и интересная постановка клинических занятий совершенно примирила студентов с новым профессором.

“Правду сказать, удивительно было, да и редко вообще может случиться, чтобы человек, встреченный с негодованием, в течение нескольких недель сделался многоуважаемым, любимым массою молодых людей. Только такому даровитому человеку, каким был Пирогов, и возможно было этого достигнуть так скоро” (Фробен).

Вскоре студенты совершенно забыли о восстании дерптских богословов против выбора Пирогова; он сделался любимым профессором. Не только медики, но и студенты других факультетов приходили в хирургическую клинику и анатомический институт слушать интересные лекции молодого профессора; при этом не играло никакой роли то, что Пирогов не владел еще в совершенстве немецким языком. Позднее, иллюстрируя в одной из своих статей по университетскому вопросу международный характер науки, Пирогов не без гордости упоминает об этом: “Моя милость читала также лекции целых пять лет на ломаном немецком языке; немецкие слушатели слушали меня так же охотно, как и русские, а немцы чувствительнее нашего к грамматическим промахам и ошибкам в произношении”.

Взаимные отношения нового профессора и его ближайших слушателей становились все дружественнее и дружественнее, почти совершенно товарищескими. После вечерних обходов клиники Пирогов со слушателями очень часто заходил в квартиру ассистента, и здесь велась совершенно непринужденная беседа часов до 11–12. Каждую субботу вечером человек 10–15 собирались у Пирогова к чаю. Разговоры были всегда очень оживленные, научные и ненаучные, веселые и остроумные.

Пирогов, как мы видим, не считал нужным вводить в свои отношения со студентами “генеральский” элемент. Он видел в них младших товарищей, ищущих знания у старшего, сведущего и опытного товарища. Он не окружал себя ореолом непогрешимости, не пытался развивать в своих учениках слепой веры в авторитет, а старался будить в них критический дух, поощрять стремление к самостоятельному взгляду на факты. Это и должны были найти слушатели Пирогова в клинической исповеди своего наставника, в “Анналах” его клиники. Университет также по достоинству оценил Пирогова-профессора и на другой же год (1837) избрал его в ординарные профессора, а потом (в 1838 году) отправил с ученой целью за границу, в Париж, выдав ему пособие из университетских сумм.

Пирогова, конечно, сильно интересовали медицинский Париж и тамошние корифеи хирургии. Он поехал в Париж прямо из Дерпта и, нигде не отдыхая, пробыл в пути 13 дней. Несмотря на 13 ночей, проведенных в экипаже, неутомимый ученый сейчас же по приезде отправится осматривать госпитали. Париж в хирургическом отношении не произвел на Пирогова особенно благоприятного впечатления. Всего более поразила его значительная смертность в госпиталях. Сами госпитали, по выражению Пирогова, смотрели угрюмо. Представителями хирургии в Париже были тогда такие знаменитости, как Вельпо, Ру, Лисфранк, Амюсса. Из всех парижских хирургов самое приятное впечатление на него произвел Вельпо.