Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

— Ну, рассказывай, Хенрик, как тут у вас обстоит дело с пропагандой?

— Да хвалиться особенно-то нечем. Вернее даже будет сказать — худо дело. Уцелело несколько кружков человека по три-четыре.

— Уцелело или ты их вновь создал? — улыбнулся Варыньский.

Хенрик смутился:

— Суть-то не в этом. А в том, что руководить некому. Интеллигентов пересажали, а в кружках сплошь наш брат рабочий.

При словах «наш брат рабочий» Людвик опять улыбнулся и подумал: «Молодец Дулемба! Потомственный шляхтич превратился в настоящего рабочего». А вслух сказал:

— Будем создавать кружки на заводах. У Лильпопа, Хандке, Ортвейна, в железнодорожных мастерских, на заводах Островского и Карского. Особенно крепки революционным духом рабочие-металлисты и железнодорожники. Именно отсюда пойдут кадры варшавской револиционной организации.

— Как это понять?

— А так, Хенрик, что необходимо вдохнуть новую жизнь в польское революционное движение. А это не возможно сделать, оставаясь на почве разрозненных рабочих кружков. От постепенной, рассчитанной на годы пропаганды мы должны уйти и начать немедленную агитацию к революционному действию. Для массовой агитации необходима централизованная, сплоченная организация. Одним словом, настало время создать рабочую революционную партию. Для создания партии необходимо прежде всего составить ее Рабочий комитет, который бы взял на себя все вопросы, связанные с организацией.

В этот миг проходившая мимо невысокая кареглазая девушка в коротком коричневом пальто, со свернутым зонтиком в руке, замедлив шаги, тихо сказала:

— За вами следят. Вон тот, у статуи Добродетели. Уходите. Я его задержу. — И, даже не повернув головы, прошла мимо.

Дулемба потянулся было в карман пальто, где у него лежал револьвер, но Людвик удержал его руку.

Девушка в этот миг приблизилась к молодому подтянутому человеку, опершемуся на ограду. Тот зло улыбнулся ей, и она поняла, что он заметил, как она предупредила выслеживаемых им юношей. Вскинув зонтик, девушка ударила шпика по голове. Зеленая велюровая шляпа его упала к ногам, и пока шпик нагибался, чтобы ее поднять, девушка громко крикнула:

— Хам! Нахал! Руки распускать!..

Сидевшие на скамейках люди повскакивали, окружили их и, думая, что человек в велюровой шляпе оскорбил девушку, набросились на него.

— В полицию его!

— Каков негодяй!

— Вот она, сегодняшняя молодежь!

— Господа, — лепетал шпик, — уверяю вас, я здесь ни при чем… Эта пани сама…

Высокий пожилой шляхтич с военной выправкой совал ему в лицо визитную карточку:

— Я граф Радзивилл… мой дом в Краковском предместье. С пяти до семи вечера всегда к вашим услугам. Род оружия предоставляю выбрать вам, хотя я бы предпочел шпагу, чтобы иметь удовольствие насадить вас, как стрекозу на булавку…

Шпик наконец надел шляпу, и гомон вокруг него оборвался пронзительно заверещавшим свистком. Толпа брезгливо отхлынула. От западных ворот послышался топот полицейских. Делать здесь больше было нечего.

Людвик и Хенрик, выхватив из толпы предупредившую их девушку, скрылись в боковых аллеях.

Минут через десять они вышли на улицу Агриколя и вскочили в первую попавшуюся пролетку.

— Куда прикажете, господа? — не оборачиваясь спросил извозчик.

— Гони! — крикнул ему Дулемба.

Извозчик мгновенно оживился, вожжой хлестнул по крупу лошади, и пролетка понеслась.

Пересекли Уяздовскую аллею и, выскочив на Maршалковскую улицу, повернули вправо. Назад убегали стройные ряды лип, которыми с обеих сторон обсажена была эта самая нарядная и богатая в Варшаве улица. Промелькнули упершиеся в небо две высоченные башни с горящими золотом крестами — костел Спасителя… Проскочили Иерусалимские Аллеи, разрезавшие город от Вислы до западных окраин и, только въехав в какую-то тихую под старинными липами улицу, извозчик придержал блестевшую от пота лошадь.

— Молодец! — сказал Людвик, похлопав по плечу возницы. Тот обернулся бородатым лицом с голубыми глазами и широко улыбнулся.

— Разве ж мы не понимаем, с кем имеем дело!.

— Мы хотели бы знать ваше имя, — сказал Людвик, пожимая руку спасшей их от ареста девушке.

— Мое имя вам ничего не скажет.

— Имена ничего не говорят только до тех пор, пока не знаешь, кому они принадлежат.

— Розалия Фельсенгарт.

— А я слесарь Бух.

— А я… Дулемба.

— Я знаю, — улыбнувшись карими глазами, сказала Розалия.

— Откуда? — изумился Дулемба. — Я вас слушала однажды…

— Где?

— В кружке на заводе Карского.

— А чем вы занимаетесь?

— Я учительница.

— Сердечно рады знакомству с вами.

— А вы, очевидно, недавно из Европы? — спросила Розалия, кинув все еще теплый от улыбки взгляд на стоявшего чуть поодаль Варыньского. — И у вас нет квартиры…

Светлые брови Людвика шевельнулись от удивления.

— Да, но как же вы угадали? — спросил он, стараясь скрыть смущение.

— По вашему пальто. Таких в Варшаве еще не носят.

— Вы были в Европе?

— Никогда. Только мечтаю попасть. Я думаю, что и шпик обратил на вас внимание из-за вашего широкого пальто.

Хенрик и Людвик многозначительно переглянулись.

— Я знаю здесь неподалеку одну квартиру, — сказала Розалия, — которая по всем приметам… вне подозрения. Вы можете там укрыться на время. Хозяин будет рад оказать вам услугу.

Осенью 1881 года в Петербурге возникла Польско-литовская социально-революционная партия. В ней состояло около трех десятков человек, но это были опытные бойцы, имевшие серьезные навыки пропагандистской работы в рабочих и интеллигентских кружках, хорошо знакомые с правилами конспирации.

Во главе партии стоял руководящий орган — Секретный совет, избиравшийся тайным голосованием я состоящий из шести человек. Один из них — студент Института инженеров путей сообщения Станислав Куницкий был связан с членами Исполнительного комитета «Народной воли» Верой Фигнер, Теллаловым и Грачевским. Именно через него Польско-литовская социально-революционная партия держала связь с «Народной волей».

В конце 1881 года Секретный совет направил Станислава Куницкого в Варшаву для установления связи с варшавскими революционными кругами. Он встретился с Казимежем Пухевичем.

— Я знаком с программным заявлением вашей партии, — сказал Пухевич, — и считаю его, мягко говоря, далеким от реальных задач сегодняшнего дня. Явно видно влияние «Народной воли».

— Но мы этого и не скрываем, — сдержанно сказал Куницкий, горячо разделявший идеи «Народной воли» и находившпйся под обаянием героической судьбы этой партии. — Мы открыто заявляем не только о солидарности с «Народной волей», но и о союзе с ней, разумеется, на федеративной основе. Впрочем как и со всеми революционными группами всех национальностей. И наша цель — политическое, национальное и социальное освобождение трудящихся.