Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

Но денег царь Пётр, кажется, не дал.

Впрочем, Алексею Бестужеву и без подкупа удалось завербовать влиятельного при датском короле Фредрике VI оберсекретаря военной коллегии Габеля, который помог русскому посланнику начать тайные переговоры лично с самим королём. Датское правительство заявляло о своей готовности признать за Петром I императорский титул только в обмен на гарантию Шлезвига как части королевства или, на крайний случай, при условии удаления голштинского герцога от русского двора. Пётр, естественно, на это условие не соглашался и от голштинской карты отказываться не хотел, поэтому переговоры затянулись, и дело с места не двигалось. Да и сам Бестужев советовал царю продолжать использовать голштинского герцога в качестве своеобразного для Дании пугала.

Между тем Россия в 1721 году заключила со Швецией мир, по случаю которого Бестужев 1 декабря устроил грандиозный праздник и приём иностранным дипломатам и первым лицам датского королевства. Перед своим домом он велел выстроить прозрачные картины, на которых был изображён бюст Петра с латинской надписью: «Шестнадцать лет ознаменовав подвигами, затмившими деяния Геркулеса, он заключил 30 августа 1721 года славный мир в Нейштадте, заставив безмолвствовать зависть и даровав Северу давно ожидаемое спокойствие». На приёме русский резидент раздал всем гостям памятную медаль с приведенным выше изречением, по собственной инициативе выбитую в Гамбурге. В Дании чеканить монету отказались из-за слов «даровав Северу давно ожидаемое спокойствие», найдя её предосудительной. Зависть бывшего союзника далеко не безмолвствовала! Но зато Бестужев получил от царя, находившегося в этот момент в Дербенте, собственноручное письмо с изъявлениями благодарности.

В 1723 году царь Пётр I послал за Бестужевым в Копенгаген специальный фрегат, чтобы срочно доставить его в Ревель, где у царя были важные дела. По всей видимости, Алексей Петрович понадобился царю для консультаций по скандинавским делам. В Ревеле император наградил дипломата собственным портретом, украшенным бриллиантами. Эта награда была обещана Бестужеву ещё в 1721 году, сразу после подписания Ништадтского мира, но тогда у царя готового портрета под рукой не оказалось. Бестужев очень дорожил царским подарком и всегда носил его на груди.

В круг интересов русского посланника входила не только политика и дипломатия. Пребывание в Копенгагене ознаменовалось для него научным изобретением, принесшим в конечном итоге мировую славу. В датской столице он сильно увлёкся (ал)химией и изобрёл ценные «жизненные капли» — tinctura tonico-nervina Bestuscheffi, спиртоэфирный раствор хлористого железа, лечащий истощённые нервы и надолго вошедший в историю медицины под названием «капель Бестужева».

Как часто бывало с русскими изобретателями, их изобретения стали жить своей собственной жизнью и под другими именами. Такая же история произошла с каплями Бестужева. Помогавший ему местный химик Лембке (или Ламбке) продал секрет капель французскому бригадному генералу Ламотту в Гамбурге, который представил капли французскому королю и получил за них большую награду. Во Франции капли стали известны под названием «elexir d'or» и «elexir de Lamotte». Позднее, когда Бестужев открыл свой секрет одному петербургскому аптекарю, а потом поделился их составом с академиком Российской академии наук Моделем, секрет капель перешёл к аптекарю Дуропу. Вдова Дуропа продала его за 3000 рублей Екатерине II, по повелению которой рецепт был опубликован в «Санкт-Петербургском вестнике» за 1780 год с указанием авторства Бестужева. «Бестужевскими каплями» на протяжении 200 лет пользовались потомки великого канцлера — в основном нервные русские дамы и женственные кавалеры.

«Капли Бестужева» характеризуют нам будущего канцлера Российской империи совсем с другой стороны. Мы видим в нём человека широких взглядов, образованного и любопытного, не чуждого творческих порывов. И кто знает: посиди министр-резидент Петра чуть больше над тайнами химии, глядишь и вышел бы из него свой, русский Луавазье, не хуже французского. Но научная карьера, судя по всему, мало прельщала молодого честолюбца. Химия, капли — это так, побочный продукт то ли временного безделья, то ли хандры, то ли приступа неожиданного любопытства…

В 1724 году датский королевский двор признал наконец Петра I императором, но, как доложил Бестужев царю, он сделал это исключительно из страха. Тем самым Алексей Петрович косвенно давал понять Петру I, что его совет пугать Копенгаген голштинским жупелом оказался вполне действенным. Заключение в 1724 году благодаря усилиям старшего брата Михаила между Россией и Швецией военно-политического союза заставило датский двор не на шутку всполошиться, а мнительному датскому королю стала снова мерещиться шведская экспедиция в Норвегию, и он даже от волнения заболел и стал чаще смотреть в сторону Петербурга.

Пётр I оценил дипломатическую ловкость посланника и в том же 1724 году, во время коронации своей супруги Екатерины Алексеевны, пожаловал ему придворное звание камергера. Но высочайшему покровительству скоро пришёл конец, император Российской империи Пётр Великий почил в Бозе, не назначив после себя наследника. Россия вступала в период нестабильности, смуты и беззакония.

В год смерти Петра Дания ещё колебалась между англо-французским союзом и союзом с Россией, но надежда датчан на ослабление России со смертью Петра быстро привела их, по выражению Бестужева, «в добрый гумор». «Из первых при дворе яко генерально и все подлые с радости опилися было», — докладывал он в Петербург о реакции датского двора на смерть Петра I. В датских водах появился британский флот, и тень голштинского герцога перестала восприниматься с таким страхом, как прежде. Копенгаген присоединился к так называемому Ганноверскому, то есть англо-французскому, союзу, и от русского посланника в Копенгагене стали шарахаться, как от чумы.

Кажется, здесь, в Копенгагене, Бестужев женился. Его женой стала Анна Ивановна, урожд. Бёттихер (Беттигер), дочь бывшего русского резидента в округе Нижняя Саксония и наставница цесаревны Елизаветы Петровны. Резидента Беттиге-ра в своё время часто навещали Пётр I с женой Екатериной.

Своим положением в Дании Бестужев стал тяготиться и по другим причинам: его темпераменту и опыту уже было тесно в «тихом датском омуте», его сильно потянуло домой, на новые политические просторы, где разгоралась борьба партий, где могли со всей силой развернуться его честолюбие и ловкость и где, возможно, его ждало быстрое возвышение. Он был уже в возрасте Иисуса Христа, а решительного прорыва к власти так и не достиг. Нужно было торопиться. Там, в Петербурге, были давние связи семьи Бестужевых-Рюминых с двором покойного царевича Алексея Петровича, а теперь их друзья — Авраам, Фёдор и Исаак Веселовские, знаменитый арап Петра Великого Абрам Ганнибал, Пашковы, сенатор Ю.С. Нелединский, кабинет-секретарь И.А. Черкасов (1690—1752), сплотившиеся вокруг сестрицы Аграфены, княгини Волконской, и воспитателя царевича Петра Алексеевича и бывшего пажа Екатерины I и учителя Петра II С.А. Маврина. Их опорой был также влиятельный цесарский посланник в Петербурге граф Амадеус фон Рабутин-Бусси. Великосветский салон А.П. Волконской располагался на Адмиралтейском острове в доме по Греческой улице. Туда, скорей туда, в Петербург!