Юсуф Акобиров - Айни

Вторая половина XIX века — присоединение среднеазиатских владений к России, приобщение к ее культуре, к освободительному движению революционеров сыграли огромную историческую роль, стали важным этапам в развитии Средней Азии, но в то же время усложнили и без того запутанные отношения людей, и подточили основы правления бухарского эмирата, и ограничили личную власть эмира. Если в эмирате господствовал феодализм, то вместе с тем уживалось рядом рабовладельчество, как это могло быть только в Средней Азии: рабовладельческие отношения перерастали в буржуазные не революционным путем, а долго и мучительно. К концу XIX века в Средней Азии стал зарождаться капитализм.

Дехкане были полной собственностью бека, который мог их купить, продать, убить. Эмир властвовал над беками, как беки над дехканами. Это была власть светская. Но была еще другая, не менее могущественная: муллы и ишаны творили свое правосудие, и беки старались с ними ладить. Дело было не в одном только господствующем их положении в обществе; они пользовались огромным влиянием среди темного и невежественного народа. Каждое слово их считалось священным и непререкаемым. Стоило, например, какому-нибудь мулле из заброшенного кишлака объявить, что тот или иной чиновник эмира или бека безбожник, как он изгонялся за пределы эмирата или, привязанный к позорному столбу, умирал лютой смертью. А уж что говорить о дехканах, с ними расправлялись еще более простым и жестоким способом.

Ко всему в эмирате творил суд еще кози-колон — верховный судья. Над муллами тоже стоял особый правитель, а существовала еще должность миршаба — начальника ночной стражи. Тот мог, обвинив любого мусульманина, взять с него огромный выкуп или сгноить заживо в зиндане.

Правитель из России, военный генерал-губернатор и его чиновники вершили свой суд независимо от других инстанций. Но все эти «правители» согласовывали свои действия друг с другом и решали сообща один очень важный вопрос: нет ли у обвиняемого богатых родственников или влиятельных покровителей? Если есть — любая вина могла быть оправдана, если нет — независимо от степени вины несчастному грозила смертная казнь, а родственникам его — разорение, обнищание или рабство на чужбине.

Эмир Сайид Алим-хан не был столь грозным и самодержавным правителем, как Тимурл, просто это был маленький бек огромных владений, хотя всюду и вершился суд его именем. Под крылышком эмира подвизались его родственники и агенты английской, германской и турецкой разведок: их целью было отторгнуть Азию от России, сделать своей колонией. В огромном гареме эмира были красивые наложницы многих наций и мальчики 14–16 лет. Этой его слабостью пользовались агенты и предприимчивые беки. Нетрудно было задобрить эмира — достаточно было подарить несколько наложниц для его гарема. Были специальные люди, рыскавшие по кишлакам в поисках молоденьких красивых девушек. Дважды в году эмир отдыхал у себя на даче в Ялте…

Таджикский народ сложил добротное здание — классическую литературу, но…

Но к концу XIX века поэты уже либо подражали классикам, либо на все лады воспевали вино и женщин и «величие» эмира.

Женщин покупали, продавали, убивали, и никто не смел их защитить. У женщины не было никаких прав; человеком считался только мужчина — богатый, знатный, имеющий влиятельных родителей или покровителей.

…Знакомство Садриддина Айни с рукописью Ахмада Дониша «Наводир-ул-вакое» стало целым событием для пытливого и ищущего ученика медресе, произвело переворот в его мировоззрении и миропонимании, было подлинной «революцией мысли», как выразился он сам впоследствии.

Писать просто и ясно, как Ахмад Дониш, писать об окружающей жизни — обычаях народа, бесправии дехкан и произволе чиновников и беков, ишанов и мулл, эмира и знатных людей, писать правду жизни, просвещать, народ, «укрепиться в вере „безбожника“ Ахмада Дониша», потому что «нет веры крепче, чем его вера».

Логическим продолжением наивного просветительства было возникновение джадидизма, выродившегося впоследствии, но в свое время сыгравшего свою положительную роль в освободительном движении народа.

Айни, и это естественно, на некоторое время примыкал к движению джадидов: открывал новометодные школы, критиковал некоторые обычаи и учеников медресе, стал выписывать газеты. Но он вовремя порвал с джадидами и бесповоротно стал певцом революции, ее трибуном и глашатаем. Это уже потом, а тогда…

Начало XX века, возникновение и развитие капитализма в Средней Азии, фанатичность служителей культа и произвол правителей, беспощадные споры богословов-схоластов в медресе, пустые, напыщенные стихи с перепевами классических бойтов, восхваление эмира — и вдруг… рукопись «Наводир-ул-вакое» Ахмада Дониша…

Эта книга показала юному Садриддину, что, кроме схоластических знаний, получаемых в медресе, есть другие знания — знания астрономии и математики, литературы и искусства, поэзии; что, кроме веры, насаждаемой в медресе, есть другая вера — вера в величие и достоинство человека. Юноша сожалел, что при жизни Ахмада Дониша (тот умер в 1896 году) он не смог подойти к нему, поговорить с ним. Правда, сам юноша еще не представлял себе, как, какие знания и кому он понесет. Пока что будущее было туманно и неопределенно, но выбор был сделан и найдена достойная цель жизни. Это был 1900 год. Конец XIX века и начало XX века.

Начинался новый век, новая жизнь, назревали бурные события. К этому времени уже Садриддин не прислуживал сынкам богатых родителей, чтобы заработать на хлеб, он теперь помогал воспитанникам медресе учиться читать и писать. Его уже называли мударрисом и к нему обращались воспитанники других медресе. Богатые люди, махдумы и муллы, заискивали перед ним, боялись его острого и меткого слова и его влияния на учеников медресе. В это же время он прослыл ученым и поэтом. Правда, стихи его в большей части были подражанием классическим бойтам, но он освоил форму и ритм и мог свободно вступить в спор с любым, в карман за словом не лез, а ко всему этому он еще и считался мастером плова — ведь он долгое время стряпал и варил состоятельным ученикам, чтобы самому не ложиться с пустым желудком! И теперь, когда собирались друзья, Садриддин-мулла сам варил плов…

Учащемуся медресе запрещалось читать светские книги, не говоря уже о газетах и журналах; писание стихов считалось великим грехом, подлежащим наказанию. Садриддин свои стихи подписывал различными псевдонимами: «Сифли» («униженный»), «Мухтоджи» («нуждающийся»), «Джунуни» («безумный»), а с 1896 года — «Айни». Слово «айни» имеет 48 значений, и самому Садриддину нравилась его благозвучность, к тому же поэт Хайрат одобрил и стихи и псевдоним, поэтому юноша решил оставить себе псевдоним «Айни». Очень скоро все ученики медресе и жители Бухары знали «большого муллу», ученого, поэта Садриддина Айни. Даже близкие друзья стали называть его просто Айни. Уже в 1905 году Афзал Махдум Пирмасти, составляя антологию — тазкира, включил в сборник стихи Садриддина Айни. «Знатоки» классического стихосложения, приверженцы канонического стиля истолковали любовные стихи Садриддина Айни в суфийском смысле. И надо оказать, что то время пока еще было временем поиска формы и содержания, порой даже на ощупь, в потемках…