Сергей Плеханов - Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие

Распутин

В почитании Распутина петербургским светом пересеклись не только вера в его удивительные способности, но и тревожная жажда духовного прозрения. В эпоху смут, войн, оскудения древних идеалов тяга к сильным личностям, несущим новое слово, всегда становится заметнее. Но для царской семьи такие поиски как раз не были свойственны, что бы ни пытались приписать ей позднее. Если бы не способности целителя, Распутин никогда не стал бы «молитвенником за царствующий дом». Его ввела во дворец сила Надежды – ибо в лице царевича Алексея царь и Россия видели исполнителя их упований на будущее.

Вся жизнь Николая II и его семьи проходила под знаком горячей веры. Но в отличие от многих и многих «ищущих», в царской семье не знали потребности в каком-то новом слове. Евангелие было для них средоточием вечных истин, а Христос, как небесный Царь – идеалом для земного властителя. С ним и сверял свой путь государь Николай II. Молитва, церковная служба, причастие были столь же насущной потребностью для императора и его близких, как для безрелигиозного человека хлеб и одежда.

Религиозное мировоззрение придавало цельность и последовательность государственному курсу императора. Его политический идеал – неограниченное самодержавие – также обусловлен его христианскими убеждениями. В этой связи представляет первостепенное значение свидетельство А. П. Извольского, долгое время возглавлявшего министерство иностранных дел при Николае II:

«Во время кронштадтского восстания я имел случай впервые наблюдать самообладание императора и его способность сохранять спокойный вид перед лицом столь важных событий. Эта способность к самообладанию, которая была ему свойственна в величайшей степени даже в самые трагические моменты, вызывала разнообразные и часто неправильные толкования. Она рассматривалась как доказательство некоторой врожденной черствости и даже отсутствия моральной чуткости[…]

Николай II во время прогулки с детьми на берегу Финского залива. Слева – Цесаревич Алексей, справа – Великая Княжна Анастасия (1907 г.)

Но, наблюдая не один раз императора Николая в различные критические моменты, я убежден в полной ошибочности этого мнения и хочу показать в правильном свете эту черту характера моего несчастного государя.

В тот день, когда восстание достигло своей кульминационной точки, я был у императора с моим еженедельным докладом о делах министерства. Это происходило в Петергофе, на императорской вилле, расположенной на берегу Финского залива против острова, на котором находится Кронштадтская крепость, всего в пятнадцати километрах от нее. Я сидел перед императором за маленьким столом, находящимся перед окном с видом на море.

Из окон можно было ясно различить линии укреплений, и в то время, когда я излагал императору различные интересные вопросы, мы отчетливо слышали канонаду, которая, казалось, возрастала с минуты на минуту.

Он внимательно слушал и, как обычно, задавал вопросы, интересуясь мельчайшими деталями моего доклада.

Я не заметил на его лице ни малейшего признака волнения, хотя он знал, что в этот момент решалась судьба его короны всего в нескольких километрах от места, где мы находились. Если бы крепость осталась в руках восставших, не только положение столицы становилось бы весьма опасным, но судьба его самого и его семьи была бы не менее опасна, так как пушки Кронштадта могли бы помешать всякой попытке бегства по морю.

Когда мой доклад был закончен, император некоторое время спокойно смотрел в открытое окно на линию горизонта.

Со своей стороны я был глубоко взволнован и не мог удержаться, даже с риском нарушить правила этикета, от выражения моего изумления перед его невозмутимостью.

Император, видимо, не разгневался на мое замечание, так как, подняв на меня глаза, полные той чрезвычайной мягкости, которая столь часто описывалась, произнес слова, глубоко врезавшиеся в мою память:

«Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею твердую и полную уверенность, что судьба России, точно так же как судьба моя и моей семьи, находится в руках Бога, который поставил меня на мое место. Что бы ни случилось, я склонюсь перед его волей, полагая, что никогда я не имел другой мысли, как только служить стране, управление которой он мне вверил».

В ту же ночь восстание было окончательно подавлено, и я знаю, что он получил известие с тем же самым хладнокровием, с каким он слушал гром пушек за несколько часов перед этим.

Часто потом я имел возможность проверить впечатления, полученные мною в тот день, и никогда не имел основания изменить их. Я глубоко убежден, что источником, из которого император Николай черпал душевную ясность и веру в провиденциальный характер своего назначения, являлось религиозное чувство редкой напряженности».

Император Николай II закладывает первый кирпич в основание Феодоровского собора (Царское Село, 1909 г.)

Трудно представить себе сегодня, чтобы руководитель страны осуществил многодневное путешествие к месту подвигов святого и вместе со всем народом принял участие в перенесении гроба чудотворца. Именно такое странствие предприняла царская чета в июле 1903 года, когда Русская православная церковь совершала прославление святого Серафима Саровского. Монастырь, где происходил торжественный обряд, находился в захолустье Тамбовской губернии, и, чтобы добраться туда – особенно в те времена – надо было затратить много сил и времени.

Среди огромной толпы народа – в Саров собралось до 300 тысяч человек – царская чета отстояла все многочисленные службы, моля новопрославленного небесного заступника Русской земли о покровительстве. Причастившись из одной чаши с простолюдинами, тридцатипятилетний царь и его супруга приложились к мощам святого Серафима, как бы завещав таким образом будущим поколениям державный смысл его культа.

Как не усмотреть в судьбе этих мощей, поднятых императором из гроба, некий прообраз возрождения России… После большевистского переворота останки святого были извлечены из раки и отправлены… в музей атеизма, который новая власть устроила в Казанском соборе невской столицы. Со временем они затерялись и долго считались утраченными. Но в 1990 году были вновь обнаружены среди музейной рухляди. Патриарх Алексий сопровождал мощи от места их повторного обретения до Москвы и прошел с крестным ходом от вокзала к Богоявленскому собору, где они хранились до перенесения в Саров летом 1991 года. Посмертная судьба молитвенника за Русскую землю обретает черты национального мифа, утверждающего неистребимость духовного тела России, неизбежность ее государственно-политического возрождения. Мощи, к которым прикасались уста святых венценосцев, становятся источником державной мощи страны и народа, им поклоняющихся…