Владимир Мельник - Гончаров

Но не былина и не пословица более всего интересны романисту. Больше всего его, несомненно, занимает сказка, причем сказка волшебная. Сам Гончаров, судя по «Сну Обломова», в детстве выслушал от няни Анны Михайловны немало волшебных сказок. Впрочем, упомянул их здесь писатель всего несколько: сказку «о Емеле-дурачке» («Емеля-дурак», «По щучьему велению»), сказку о Жар-птице («Сказка об Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке»), сказку «о медведе с деревянной ногой» («Медведь»). Сказку о медведе Гончаров подробно цитирует, приводя из нее слова медведя, отправившегося на поиски своей ноги: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет». В сборнике сказок Афанасьева мы не найдем подобных слов. Это значит, что Гончаров не пользовался им, а, скорее всего, просто хорошо помнил сказки своего детства, приводя какой-то поволжский вариант текста сказки о медведе на липовой ноге, поведанной все той же Анной Михайловной.

Но, конечно, главное влияние няни распространялось на нравственность писателя, на самые глубинные, в душе залегающие пласты мировосприятия. Этого влияния нельзя ни измерить, ни оценить. Но кто знает, как бы сложился писательский путь Гончарова, не будь в его жизни «симбирской Арины Родионовны», его няни Анны Михайловны? Недаром он пишет, что няня «с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни…». А ведь «животрепещущая верность подробностей и рельефность картин» — это главные отличительные свойства художественного таланта Гончарова. В воспоминаниях писателя Г. Н. Потанина приведен характерный эпизод, относящийся ко времени пребывания Гончарова в Симбирске в 1849 году: «Трогательны были его беседы со слепой няней. Мне кажется, иногда он слов не находил, как бы нежнее ее назвать. «Голубка моя возлюбленная! Помнишь, какие волшебные сказки ворковала ты мне?» И он поцелует голубку и погладит по голове. «Хочешь, я золотом засыплю тебя за них?» Старушка обидится и шепчет с укором: «Эх, Ваня, Ваня неразумный! На что мне твои деньги в могилу? Мне всего на свете дороже твоя любовь!» — и разрыдается до истерики».

Жаль, что мы почти ничего не можем сказать об этой безвестной русской женщине-симбирянке, вложившей щедрую душу в своего «Ваню» и так полно, хотя и безымянно поучаствовавшей в создании «Обломова», да и других гончаровских шедевров. Она была лишь одной из многих, поддерживавших великую духовную связь многих русских родов и поколений. В своем романе Гончаров пишет: «И старик Обломов, и дед выслушивали в детстве те же сказки, прошедшие в стереотипном издании старины, в устах нянек и дядек, сквозь века и поколения». Анна Михайловна отличалась очень высокими нравственными качествами и, может быть, повлияла на своего воспитанника не только своими чудными сказками, но и еще более своей самоотверженностью и кристально чистой, детской душой. Гончаров помнил именно это до конца своей жизни. Уже в 1881 году в прибалтийском Дуббельне он вспоминал «образ своей старушки няни, кроткого, смиренного и самоотверженного существа, всю жизнь свою положившего за других, и с грустью указывал на то, как много таких существований проходит у нас незамеченными и неоцененными».

К сказанному остается прибавить, что не только дух народного творчества передавала нянюшка Анна своему воспитаннику, но и, несомненно, кротость, христианскую мудрость, дух негромко прожитой, но евангельской жизни. И все это сказалось впоследствии на судьбе и личности великого писателя.

Был ещё один человек, сыгравший в становлении личности Гончарова огромную роль. Отец Ивана Александровича умер, когда будущему писателю было всего семь лет. После смерти Александра Ивановича многие заботы о воспитании детей взял на себя их крестный отец, отставной моряк, дворянин Николай Николаевич Трегубов. В очерке «На родине» Гончаров вспоминал, что Трегубов в своё время «случайно заметил красивый, светлый, уютный деревянный флигель при нашем довольно большом каменном доме, выходившем на три улицы, — и нанял его, не предвидя, что проживёт в нём почти полвека и там умрёт». Сведений о Трегубове сохранилось гораздо более, чем даже о родителях писателя. Сам Гончаров в воспоминаниях «На родине» говорит о нём следующее: «Добрый моряк окружил себя нами, принял нас под свое крыло, а мы привязались к нему детскими сердцами, забыли о настоящем отце. Он был лучшим советником нашей матери и руководителем нашего воспитания.

Якубов (под этой фамилией Гончаров описывает в очерке Трегубова. — В. М.) был вполне просвещенный человек. Образование его не ограничивалось техническими познаниями в морском деле… Он дополнял его непрестанным чтением — по всем частям знания, не жалел денег на выписку из столиц журналов, книг, брошюр…»

Заступивший место отца Трегубов отчасти смягчал строгую систему воспитания матери. Он был, по словам Гончарова, «отец-баловник… Баловство — не до глупой слабости, не до излишества — также необходимо в детском воспитании. Оно порождает в детских сердцах благодарность и другие добрые, нежные чувства. Это своего рода практика в сфере любви, добра. Сердце, как и ум, требует развития.

Бывало, нашалишь что-нибудь: влезешь на крышу, на дерево, увяжешься за уличными мальчишками в соседний сад или с братом заберешься на колокольню — она (мать. — В. М.) узнает и пошлет человека привести шалуна к себе. Вот тут-то и спасаешься в благодетельный флигель, к «крестному». Он уж знает, в чем дело. Является человек или горничная с зовом: «Пожалуйте к маменьке!» — «Пошел» или «пошла вон!» — лаконически командует моряк. Гнев матери между тем утихает — и дело ограничивается выговором вместо дранья ушей и стояния на коленях, что было в наше время весьма распространенным средством смирять и обращать шалунов на путь правый».

Ваню крёстный особенно любил, выделяя его из всех других детей. Гончаров всю жизнь вспоминал о нем, что это был человек «редкой, возвышенной души, природного благородства и вместе добрейшего, прекрасного сердца». «Особенно, — писал он, — ясны и неоцененны были для меня его беседы о математической и физической географии, астрономии, вообще космогонии, потом навигации. Он познакомил меня с картой звездного неба, наглядно объяснял движение планет, вращение земли, все то, что не умели или не хотели сделать мои школьные наставники».

Именно Трегубову обязан Гончаров своим путешествием на фрегате «Паллада». Бывший моряк буквально заразил его мечтой о кругосветном путешествии. В библиотеке Трегубова было множество книг о кругосветных плаваниях. Книги эти маленький Ваня «жадно поглощал». Подолгу смотрел он на морские инструменты, находившиеся во флигеле крестного: на телескоп, секстант, хронометр. В заключение бесед со своим любимым восцитанником Трегубов говаривал: «Ах, если бы ты сделал хоть четыре морские кампании… то-то бы порадовал меня!» Еще ребенком Ваня целые часы мечтательно вглядывался в широкую пелену волжских вод, глядя на великую реку с высокого городского обрыва: «Поддаваясь мистицизму, можно, пожалуй, подумать, что не один случай только дал мне такого наставника, — для будущего моего дальнего странствия». Сам крёстный много читал, выписывал газеты и журналы.