Юрий Пахомов - Прощай, Рузовка!

Профессор Вайль прихлебывал из стакана с серебряным подстаканником чай и доброжелательно разглядывал нашего ротного красавца Витю Денисенко. Тот плыл по всем правилам военно-морского искусства, при этом хлопал девичьими ресницами, и на лице его запечатлелось выражение, какое бывает у человека, когда с ним внезапно случился детский грех.

— Хорошо, — вздохнул профессор. — Приведите мне, голубчик, в завершение пример инволюции человеческого органа.

Имелась в виду вилочковая железа или что-то в этом роде, но в бедной Витиной голове инволюция перепуталась с эволюцией и он, выпучив глаза, брякнул:

— Головной мозг!

Вайль хрястнул авторучку об пол и, розовея, заорал:

— Болван! Это у тебя инволюция! Убирайся вон и зайди через полчаса.

В этот момент я почувствовал лёгкий укол в спину, — вступила в действие «служба спасения»: мне передали шпаргалку. Я снял отвратительно похрустывающий лист бумаги с острия лыжной палки, и мои глаза встретились с глазами профессора. Лицо его снова обрело благодушное выражение. Когда я вышел отвечать, он спросил:

— По бумажке будешь читать или так поговорим?

Меня обдало жаром:

— Лучше так, товарищ полковник…

— Отлично, отлично. Расскажите-ка мне, голубчик…

Произошло нечто невероятное: словно от прикосновения волшебной палочки в голове моей прояснилось, я увидел аудиторию, расположенные амфитеатром ряды кресел и услышал голос профессора Вайля. Я заговорил и, наверное, со стороны наша беседа напоминала дискуссию. Только в одном месте Вайль меня прервал:

— Погодите, коллега, кто вам сказал такую глупость?

— Вы…На лекции.

— Хм-м, — профессор вытер лысину платком. — К сожалению, я говорю глупости не только на лекциях. Да-с!

Расписываясь в моей зачетке, он задумчиво сказал:

— Царство мёртвых не для вас, молодой человек. Для этого вы слишком честолюбивы. Вам подавай что-нибудь драматическое, в стиле Гуго Глейзера.

Профессор оказался прав: книга австрийского врача «Драматическая медицина» лежала в моей курсантской тумбочке, я рвался спасать человечество, и с патологической анатомией мне было не по пути.

…В конце второго курса в ротах определились неформальные лидеры: Витя Шостак, Леня Балашевич и Женя Розов. Были и формальные — старшины рот Николай Ермилов и Константин Артарчук, они шли на золотые медали, прекрасно учились, словом, пример для курсантов. Их, как сейчас говорят, рейтинг снижало полное отсутствие индивидуальности: они не могли похвалиться успехами в спорте, как Шостак, не умели рисовать, как Балашевич, и не обладали феноменальной памятью, как Розов.

К тому же старшин, как ни крути, любить нельзя, уважать — пожалуйста, да и только, а неформальных лидеров любили, любили искренне, гордились ими.

Витя Шостак шёл ровно, сохраняя темп, как и положено бегуну на дальние дистанции. Он был сфокусирован на результат и чётко добился цели. Витя закончил академию с золотой медалью, затем адъюнктуру, защитил кандидатскую, а вскоре и докторскую диссертации, стал профессором, крупным учё-ным-физиологом. Он ушёл из жизни, когда я заканчивал эти воспоминания.

Леня Балашевич — натура художественная, в его действиях присутствовала, скажем так, эмоциональная компонента. Учился блестяще, его конспекты, чёткие, лаконичные, где было выбрано самое главное, служили палочкой-выручалочкой для курсовых лентяев. Он тоже закончил академию с золотой медалью, имел право выбора места службы, но пошёл служить на подводную лодку Черноморского флота, заранее зная, что его модернизированный корабль перегонят по Североморпути на Тихоокеанский флот. Леню влекли просторы. Его дневник межфлотского перехода — превосходная проза. Дневник долгое время хранился у меня, и во многом помог мне при сочинении морских повестей и романов. Лёня мог стать профессиональным писателем, художником, фотохудожником, но судьба сама сделала выбор: после долгих скитаний вернула в Ленинград. Лёня стал выдающимся офтальмологом, доктором наук, профессором.

Третий неформальный лидер — Женя Розов был наделен подлинно русским талантом — талантом души. Конечно, Господь щедро окропил и его, Женя обладал феноменальной памятью, организационными способностями, он мог стать крупным организатором военной медицины, начальником медслужбы флота, генералом. Но не стал. Как нередко случается с талантливыми русскими людьми, сорвался, не выдержал испытания судьбы. Неудачно женился ещё курсантом, развёлся, за аморальное поведение — так расценили развод — золотого медалиста сунули на спасательное судно, доживающее свой век на Балтике. Женя стал попивать, через два года был уволен в запас, остался жить в Таллине, работал спортивным врачом, тренировал самбистов, высшее достижение — судья республиканской категории.

Женька в бытность помкомвзвода дважды спас меня от серьезных неприятностей. Шёл второй семестр четвертого курса. Апрель, капель, белые ночи. Нас недавно перевели на положение слушателей, мы обрели свободу, право жить дома или на съёмной квартире, могли в неслужебное время носить гражданскую одежду и получали солидную по тем временам стипендию. Вот в такой весенний день ехали мы учебной группой в троллейбусе в больницу имени 25 октября. Последним в троллейбус ввалился Гайдамович. При этом он так толкнул меня, что едва не сбил с ног. Бывший сержант весил килограммов восемьдесят, был жилист и силен. Я едва сдержался.

— Гайдамович, извинись. Из-за тебя я девушке на ногу наступил. Нехорошо.

— Да пошёл ты…

Ссориться в троллейбусе, на публике, да ещё в форме — глупо. Потому уже в аудитории, когда мы натянули белые халаты, я подошёл к обидчику и спокойно сказал:

— Повторяю, извинись за грубость, если ты порядочный человек.

Глаза у бывшего сержанта стали белыми:

— Давай в коридор, там и погуторим, сопляк.

Когда мы вышли, он без предупреждения попытался ударить меня ногой в пах — рефлекс сработал мгновенно: я коротко и сухо ударил левым боковым, целясь в подбородок, но угодил в огромный нос. Нос лег на левую щеку. Ничего подобного в своей практике я не видел, у меня опустились руки. К нам бежали ребята, за ними шёл преподаватель. Гайдамовича сразу взяли на операционный стол. Подошёл Розов, хмуро сказал:

— Я свидетель, он оскорбил тебя и первым ударил. Ты защищался. Есть осложняющие факторы: вы оба в белых халатах, и дело происходит в лечебном учреждении. За драку можно вылететь из академии.

Событие всколыхнуло курс. Гайдамовича ненавидели и курсанты, и офицеры — тот каждому хоть раз да нахамил. Комсомольское собрание с повесткой «Драка в белых халатах» превратилось в разбираловку опального бывшего сержанта. Начальство, уловив общее настроение, спустило дело на тормозах. Влепили нам по строгачу без занесения, на том и разошлись.