Усама ибн Мункыз - Книга назидания

В этой непосредственности рассказа – главная прелесть воспоминаний, резко выделяющая их среди прочих произведений не только Усамы, но и вообще исторической литературы арабов. В них совсем нет той книжности, той традиционности, которая по десятку произведений позволяет судить о сотнях. Если основная идея и была заимствована Усамой, на что все же у нас нет никаких определенных указаний, то манера изложения во всяком случае представляет его собственное достояние.

Возможно, что у автора существовал определенный план и определенная идея; судить об этом нам трудно, так как первые двадцать листов утрачены и рассказ начинается на полуслове. В первой части видна еще некоторая хронологическая последовательность, чувствуется она и во втором приложении, посвященном охоте. Во всем же остальном распределение материала вызывается простой ассоциацией, которая иногда нам ясна, а иногда и не совсем понятна. Мудрое слово сказал Усама: «рассказы цепляются за рассказы» – и он, не смущаясь, вводит новый сюжет фразой: «этот случай напомнил мне другой»... «я видел похожее на это»... «если уж упоминать о лошадях, так вот еще случай»... Иногда он теряет нить, и ему нужно вставить: «возвращаюсь к рассказу»... «продолжаю»; иногда, как бы стесняясь, оправдывается: «не место было здесь говорить о соколах», «этот рассказ не вызывается необходимостью». Но это только минутное колебание, воспоминания опять увлекают старика, и опять мы слышим равномерный и спокойный голос деда, рассказывающего про свою долгую жизнь взрослым внукам. «Книга назидания», несомненно, старческое произведение Усамы. Если в точности хронологических данных, в мелких деталях видно, что отдельные записи производились им довольно рано, может быть, еще в Египте, то основное ядро создалось во время [38] длительного отдыха в крепости Кайфа, а последняя дата относится к 1182 году, за шесть лет до смерти.

Вся книга – один сплошной рассказ, местами более живой, местами более спокойный, но именно рассказ-импровизация, а не результат книжной кабинетной обработки. Только в заключительной части – в панегирике Саладину – чувствуется прежний Усама-литератор: появляется рифмованная проза, появляются оды и стихи. В остальных же отделах редко-редко проскользнет, что это говорит поэт-ученый. Необычайно редко для арабского автора приводятся собственные стихи, очень мало экскурсов в древность и цитат из произведений других поэтов. Даже самый язык мог бы вызвать строгие нарекания критиков-пуристов: он далеко не «литературен», он приближается к обычной разговорной речи со всей ее непритязательностью и простотой. Особенно в диалоге чувствуется иногда эта живость, совершенно несвойственная обычным литературным произведениям.

Если по всей структуре и стилю «Книга назидания» не может затеряться в богатой арабской литературе, то по одной черте для нее еще труднее найти параллели у арабских писателей: это пробивающееся местами чувство юмора. Оно сказывается и в отдельных словах и фразах, и в целых картинах. Иногда маленький штрих точно оживляет весь рассказ, идет ли речь о людях или о животных: и леопард – «борец за веру», и сокол, который «охотился по долгу службы», и лев, «струсивший, как ловчий Николай»; а с другой стороны, тот эмир, который был страшно вынослив, а «ел еще больше», и былой волк, который стал «стар, как протертый бурдюк, и не мог даже прогонять мышей от своего фуража», и бедуины, которые боятся чумы, хоть «их жизнь хуже всякой чумы», и войско одного эмира, которое разграбило крепость так, «как грабят только византийцы», – все это яркие образы, очерченные одним мазком. Иногда воспроизводится целая картина действительного случая, но в таком тоне, который указывает на присущее Усаме тонкое восприятие смешного. Осел, который хотел погубить мешок с деньгами, вызывает не меньшую улыбку, чем лев, спасавшийся бегством от ягненка вокруг бассейна на дворе. Хороши старухи, которые должны были бежать взапуски на приз в виде живого кабана, или ведьма верхом на палке, скачущая ночью по кладбищу. Бессмертный образ представляет тот ученый, который, поехав с эмиром на охоту, сел вместо этого на пригорке и молил Аллаха, чтобы он спас куропатку от сокола. Много еще [39] можно привести таких примеров, но они не исчерпают содержания самой книги.

Вся она складывается из отдельных картин, то смешных, то грустных, то ужасных. На читателя «Книга назидания» может производить сначала впечатление мозаики, лишенной общей идеи и руководящей нити. Но мало-помалу пристальный взор откроет, что все части этой мозаичной картины объединены личностью автора-эмира, пластично выступающей с плотью и кровью на ярко обрисованном фоне действительности, и если эта мозаика лишена общей идеи, то не в большей мере, чем всякая человеческая жизнь.

Много можно говорить еще о герое нашей книги и о книге героя; однако лучше всего скажет сама книга, которую мы открываем [4].

Петроград. Октябрь 1920 г.

КНИГА НАЗИДАНИЯ

БИТВА ПРИ КЫННЕСРИНЕ [1]

(Атабек Зенги)... [2] узнал, что битва была не очень кровопролитной для мусульман. К нему прибыл Ибн Бишр – посланец от имама ар-Рашида ибн Мустаршида-биллаха [3], да помилует их обоих Аллах, который призывал его к себе. Он принял участие в этой битве, надев позолоченный панцирь; его поразил копьем в грудь франкский [4] рыцарь по имени Ибн ад-Дакык [5], так что копье прошло через спину, да помилует его Аллах. Зато было перебито большое число франков, и атабек, да помилует его Аллах, приказал собрать головы на поле против крепости; оказалось их числом три тысячи голов. [44]

ОСАДА ШЕЙЗАРА ВИЗАНТИЙЦАМИ И ФРАНКАМИ

Потом царь румов [6] снова выступил против нашей страны в 532 году [7]. Он заключил соглашение с франками, да покинет их Аллах, и они сговорились двинуться на Шейзар [8] и обложить его. И сказал мне Салах ад-Дин [9]: «Посмотри-ка, что сделал мой сын, которого я оставил наместником». (Он подразумевал своего сына Шихаб ад-Дина Ахмеда.) «Что же он сделал?» – спросил я. Салах ад-Дин ответил: «Он прислал мне сказать: „Посмотри-ка, кому бы поручить управление твоей страной“. – „А что же ты сделал?“ – спросил я. Салах ад-Дин сказал: „Я послал передать атабеку: займи опять свое место“. – „Плохо ты сделал, – воскликнул я. – Теперь атабек тебе скажет: „Пока это было мясо, он его ел, а когда стало костью, он бросил его мне“. Салах ад-Дин спросил: «Что же мне делать?“ – «Я засяду в городе, – сказал я, – и если Аллах, да будет он превознесен, сохранит его, это случится благодаря твоему счастью, и лицо твое останется белым перед твоим господином; а если местность будет взята, а мы [45] убиты, это произойдет во исполнение наших жизненных пределов, и ты не заслужишь упрека». – «Никто мне не говорил таких слов, кроме тебя», – сказал он. Я полагал, что он так и сделает, и собрал скот, много муки, топленого масла и всего, что нам было нужно, чтобы выдержать осаду. Я находился в своем доме в западной части, когда ко мне прибыл гонец от него и сказал: «Салах ад-Дин передает тебе: «Мы послезавтра отправляемся в Мосул [10]. Сделай твои приготовления к походу!» И постигла из-за этого мое сердце большая забота. Я говорил себе: «Оставлю своих друзей, братьев и жен в осажденной крепости, а сам отправлюсь в Мосул!» Наутро я поехал к Салах ад-Дину, который был в палатке, и попросил у него разрешения съездить в Шейзар, чтобы захватить деньги и припасы, нужные в дороге. Он не удерживал меня и сказал: «Не мешкай». Я сел на коня и отправился в Шейзар. То, что представилось мне там, глубоко опечалило мое сердце. Мой сын храбро сражался, потом сошел с коня и проник в мой дом. Он взял оттуда, сколько там ни было палаток, оружия, седел, и принял на себя заботу о моих милых. Мои товарищи продолжали непрерывно битву, и была она страшным, ужасающим несчастьем. [46]