Бернар Виоле - Жерар Депардьё

Обладал ли Депардьё уже тогда удивительной способностью не только вживаться в образы своих персонажей, но и позволять «роли войти в него», как многие годы спустя отметит журналист Франсуа Шале? Близкий друг будущей звезды это допускает, отмечая, что Жерар находился в постоянном внутреннем поиске: «Жерар испытывал потребность быть любимым, стремление к признанию, оставшееся с детства; а когда ты актер, то, естественно, становишься объектом желания». Именно благодаря этому стремлению и неутомимому труду наконец-то произошел «щелчок».

Когда? После роли Пердикана в пьесе Альфреда де Мюссе «Любовью не шутят». «Я попросил его проработать одну сцену, но он выучил всю пьесу целиком!» — вспоминает Коше, который до сих пор не может прийти в себя. «“Будьте в полдень у маленького фонтана…” Мне показалось это так красиво, так свежо… И вот тут-то меня и прорвало. Унесло ввысь», — подтверждает, со своей стороны, Депардьё, который наконец-то убедился, что театр, чужими словами, понемногу возвращает ему дар речи, которого ему так не хватало в отрочестве[16]. Более того, он так объясняет глубинные причины, по которым решил стать актером: «Когда ты актер, ты можешь быть кем угодно. Вот это да! А я-то чуть не стал никем…»

Быть кем угодно? Робкому и застенчивому ученику было до этого еще далеко, когда его заставляли изучать классику французского театрального репертуара. Чтобы справиться с ролью дона Сезара де Базана в «Рюи Блазе», ему снова пришлось расшифровывать текст Виктора Гюго, только по-своему, то есть играя ситуацию, а не слова, словно выпрыгивая из своей шкуры: «Я выплескивал это из себя, словно изгонял дьявола. Выплескивал, самоочищался и в то же время наполнял себя. Персонажи горели во мне, точно в топке».

Однако мощность этой топки следовало держать под контролем, решил для себя Коше, считавший, что в обучении театральному искусству нельзя достичь полного успеха без хорошей физической формы. Как и другие его ученики, Жерар прошел обследование у Альфреда Томатиса, известного отоларинголога и психоакустика. Среди его пациентов были знаменитости Мария Каллас, Роми Шнайдер, художник Ганс Гартунг и многие никому не известные люди, к которым тогда принадлежал Депардьё. Сначала Жерар держался настороже, но понемногу начал высовываться из своей раковины под взглядом внимательного и великодушного педагога. «Он был крайне робок, замкнут, — напишет потом о нем врач. — Он хотел играть в театре, это было у него в крови, но он сомневался в себе. Он уже тогда был великаном с потрясающей мускулатурой, но его сковывал голос, который отказывался звучать. Он не мог выдавить из себя ни звука. Более того: чем больше старался, тем хуже получалось. Просто беда».

Ему измерили остроту слуха и поставили диагноз: порог восприятия звука гораздо выше обычного, особенно для высоких нот. После долгих месяцев, благодаря лечению Томатиса — «звуковому массажу» музыкой, в частности произведениями Моцарта, — его пациент заново научился говорить и исправил свои речевые недостатки. Депардьё вспоминает об этом, как о втором рождении: «Мне удавалось выдавить из себя какие-то нечленораздельные звуки, но я был неспособен закончить фразу. Томатис проверил мой слух. Я слушал звуки на высоте от 0 до 15 000 герц, тогда как для французского языка она составляет от 1000 до 2000 герц. Это нарушало мое восприятие. Он заставил меня прослушать всего Моцарта, сняв басы. Я начал говорить сам с собой и разговаривать с другими. Раньше я был летящим снарядом. Теперь я заново родился».

Параллельно Жерар научился владеть своим мощным телом и правильно дышать благодаря упражнениям и советам, которые ему давали наперебой актрисы Одетта Лор и Мари Марке, некогда входившая в труппу «Комеди Франсез», где она блистала в «Орленке», сменив в этой роли Сару Бернар[17]. На курсах Коше она вела занятия по поэзии. Обладая вулканическим темпераментом, «Манюша» (так ее звали самые близкие друзья) никогда не изменяла твердым педагогическим принципам. «Она вызывала к себе — днем или ночью — моих учеников и тиранила их, — вспоминает руководитель театра Эдуарда VII. — Только один из них сумел произвести на нее впечатление — крестьянин с берегов Дуная, столкнувшийся с капитолийской волчицей, наивный великан, обезоруживший семидесятилетнюю людоедку, которая распознала в этом великолепном хулигане повадки Прометея, — это был Жерар Депардьё».

К этим сравнениям Коше мог бы добавить Сирано де Бержерака, поскольку Мари Марке три года была большой любовью Эдмона Ростана, автора знаменитой пьесы, которую в 1990 году экранизирует Жан-Поль Рапно, отдав заглавную роль Депардьё. Актер сыграл ее великолепно и получил премию Сезар, которую тотчас отдал (возможно, в память о своей бывшей преподавательнице) в музей Ростана, открытый в доме писателя в Камбо, в департаменте Пиренеи Атлантические.

Но вернемся в Париж, где занятия на курсах Коше сменились заслуженными — или почти заслуженными — каникулами. В начале лета 1967 года Жерар с приятелями решили отправиться автостопом в Экс-ан-Прованс. Направление было определено не случайно. На выбор повлиял учитель, ставивший в этом городе «Свадьбу Фигаро» на фестивале музыкальных театров. Для будущих артистов это было откровение: их покорило знаменитое сопрано Терезы Стич-Рэндалл.

Несколько дней спустя, предоставленный сам себе, Жерар оставил друзей и один поехал дальше, на Лазурный Берег. Чтобы раздобыть немного денег, он решил вновь поработать на пляже, как в предыдущие годы. По счастливому совпадению, Коше решил отдохнуть после года напряженной работы именно в этих краях; ему это удалось — по крайней мере до прибытия нежданного гостя. Но послушаем веселый и добрый рассказ об этом неожиданном явлении:

«Мы с друзьями сняли виллу в Кань-сюр-Мер. Не знаю, как об этом прознал Жерар, но он появился у ворот во время послеобеденного отдыха. Открываю дверь — передо мной стоит он в узких красных плавках и с рубашкой под мышкой. Вошел, уселся, как у себя дома. Сделай так другой, его сочли бы нахалом, но он вел себя совершенно естественно. Он был рад оказаться здесь, а мы — рады его принять. Он решил поселиться у нас на несколько дней. Он часто опустошал холодильник, в котором было достаточно бутылок, чтобы ему стало хорошо. <…>

Забавная подробность: мы не рассчитывали на то, что будут еще гости. Жерару пришлось жить в моей комнате, и мы много разговаривали с ним, часто далеко за полночь. Доходило до того, что мои друзья — семейная пара, занимавшая вторую комнату, — начинали стучать в стенку, требуя, чтобы мы не шумели. Жерару все было интересно. Я рассказывал ему обо всем. Ничто не ускользало от его внимания: он открывал для себя целые миры».