Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях

Между тем в лагере у нас везде служили благодарственные молебны о победах атамана Платова под городом Миром, где он разбил польскую кавалерию. Кто мог проникнуть в будущее и предузнать тайны судеб? Продолжительная ретирада, столь необычайная для русских, и воспоминание о беспрерывных победах французов в последние кампании, невольно колебали твердость духа наших солдат. В откровенных беседах их часто вызывались незабвенные имена Румянцева, Суворова. Во время службы церковной и молебствия русские солдаты, дотоле уверенные в своем мужестве, стояли в унылом наклонении с опущенными взорами, как будто признаваясь в своем бессилии, и в уповании единственно на помощь небесную, на силу сверхъестественную для защиты любезной Родины. Среди печальной тишины и благоговейного служения церковного каждый молился с усердием, у многих навертывались в глазах слезы.

С. Глинка

Из записок о 1812 годе

Слышно было, будто бы Удино сказал Наполеону: «Поздравьте меня! Вы не дойдете еще до Москвы, а я в Петербурге буду». Мысль о Неве исчезла на берегах Двины. Три дня кипели битвы кровопролитные.

Бежал Удино, заслоняя бегство свое лесами и сжигая мосты на речках. А в полках русских на второй день Двинской битвы трехдневной пал незабвенный Кульнев. Сказывают, что за миг до смерти своей, опасаясь, чтобы труп его не был захвачен в плен, он сорвал с шеи Георгия и бросил в руки храброго полка своего. Грозен был он в боях, но в дни мирные был кроток, как добродетель. Грозно было лицо его, затемненное густыми усами, но в груди его билось сердце, дышавшее всеми нежнейшими ощущениями души человеческой. Под знойным небом Турции и на громадах льдов балтийских везде побеждал он и саблей и любовью. Он воспитывался в Сухопутном кадетском корпусе при графе Ангальте и по выходе оттуда обрек себя доблести и стоической жизни Суворова. В чине еще майора в Сумском гусарском полку он был душой полка. Нежный сын матери, обремененной семейством, он уделял ей половину своего жалованья. Не жизнь – смерть высказала эту тайну. Когда сослуживцы назывались к нему на солдатский обед, он говорил: «Горшок щей и горшок каши готовы, а серебряные ложки берите с собой».

В бытность мою в Сумском уезде я, сочувственник Кульневу по корпусному воспитанию, коротко ознакомился и с полетом его мыслей, и с полетом прекрасной его души. Окинувшись плащом, современным его службе, и летая на простой повозке, он парил в веках с Плутархом и Тацитом: творения их были неразлучными его спутниками. Не Рим, окованный цепями роскоши всемирной, но Рим земледельческий, Рим Цинциннатов и Фабрициев, призраком радужным витал перед мысленными его очами. Называя бедность Древнего Рима величием Рима, он прибавлял: «Я умру в величии древних римских времен». И он умер в величии времен, в величии самоотречения духа русского. Поэт говорит:

Где колыбель его была,Там днесь его могила[8].

Но сажень родной могилы приняла в себя пол-Кульнева, обезноженного ядром роковым. К нему можно применить то, что сказано было о полководце Ранцо: «Du corps du grand Rantzo tu ne vois qu'un départ».

Здесь храброго Ранцо ты видишь половину:Другую зреть ступай на Марсову равнину[9].

Заслуги в гробе созревают[10].

Кульнев был в гробу, а память о добродетелях его цвела и созревала. В восьмидневные ночные поиски за Двиной Кульнев взял в плен раненого французского генерала Сен-Жение. Услыша о смерти Кульнева, пленный генерал пролил слезы и сказал: «Русские лишились человеколюбивого героя. Он платком своим и собственной рукой перевязал рану мою».

И. Радожицкий

Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год

Подполковника своего я нашел в больших суетах[11]. Увидев меня, он спросил: «Ты еще жив?» – «Как видите, только дайте мне пушку и зарядов». – «Чего, братец! – продолжал он. – У меня вся рота разбита; Горяинова взяли в плен, Шлиппенбаху и Брайко[12] отбили ноги…» Подполковник подъехал тогда к графу Остерману и стал докладывать ему, что на его батарее много убитых канонеров и есть поврежденные пушки, которые не могут действовать.

«Как прикажете, ваше сиятельство?» Граф, нюхая табак, отвечал отрывисто: «Стрелять из тех, какие остались». С другой стороны кто-то докладывал графу, что в пехоте много бьют ядрами людей – не прикажете ли отодвинуться? «Стоять и умирать!» – отвечал граф решительно. Еще третий адъютант подъехал и хотел графу что-то говорить, как вдруг ядро оторвало у него руку и пролетело мимо графа. Офицер свалился на лошадь, которая замялась. «Возьмите его!» – сказал граф и повернул свою лошадь. Такое непоколебимое присутствие духа в начальнике, в то время как всех бьют вокруг него, было истинно по характеру русского, ожесточенного бедствием Отечества. Смотря на него, все скрепились сердцем и разъехались по местам, умирать.

Глава III

«Порог Москвы – в Россию двери…»

Битва за Смоленск

П. Тучков

Записки

5-го числа августа во весь день были мы свидетелями весьма жаркого сражения под стенами Смоленска. Неприятель отчаянно нападал и старался овладеть укреплениями то с одной, то с другой стороны города. Самое же большое его стремление было на так называемые Малаховские городские ворота. Во весь день артиллерия его не переставала стрелять по городу и кидать в оный гранаты. К вечеру весь город пылал (строение большей частью было деревянное); даже окружавшие город старинные каменные башни – всё было в огне, всё пылало. Вечер был прекраснейший, не было ни малейшего ветра; огонь и дым, восходя столбом, расстилались под самыми облаками. Несмотря, однако, на гром пушек, ружейную пальбу, шум и крик сражающихся, благочестие русского народа нашло себе утешение в храме Предвечного. В восемь часов вечера в соборной церкви и во всех приходских раздавался колокольный звон. Это было накануне праздника Преображения Господня. Уже колокольни и даже самые церкви пылали, но всенощное молебствие продолжалось. Никогда столь усердных молитв перед престолом Всевышнего не совершалось, как в сей роковой час города. Все только молились, не помышляя о спасении своих имуществ и жизни, как бы в упрек неприятелю, что наградой для него будет один пепел.

Наконец все утихло; кроме пожирающего пламени и треска разрушающихся строений, ничто не нарушало тишины. Неприятель прекратил нападение и занял прежнюю позицию вокруг городских укреплений. В городе уже никого не оставалось, кроме защищавших оный войск, – все жители, оставя дома и свои имущества на жертву неприятелю, удалились из города. В продолжение всего того дня дороги, ведущие в Россию, покрыты были несчастными жителями, убегавшими от неприятеля, – старики с малолетними, женщины с грудными детьми – всё бежало, не зная сами, куда и что будет с ними. Нам оставалось одно только утешение: что неприятель был совершенно отбит на всех пунктах с большою для него потерей. Да и с нашей стороны оная была значительна; мы потеряли (как говорили) убитыми более 6 тысяч человек, в том числе достойных генералов: Скалона и Баллу; неприятель же потерял более 20 тысяч человек. От пленных узнали мы, что у них, между прочими, в тот день убит был генерал Грабовский и ранены генерал Зайончик и многие другие.