Григорий Ревзин - Риэго

Добрый, смышленый мальчик, живой и грациозный — любимец отца. «Рафаэлю-другу» посвятит дон Эухенио плоды многих своих поэтических вдохновений.

Дон Эухенио увлекался учением Руссо и был сторонником естественного воспитания. Он стремился развить ум Рафаэля «живым общением с натурой». Уводя с собой мальчика в горы, учил его распознавать травы, насекомых, ориентироваться по тени, по звездам.

Путники склонялись к каждому ручью, заходили в каждый встречавшийся им грот. Углубляясь дальше к югу, они поднимались все выше, пока не добирались до величественной гряды Кантабрийских Пиренеев, вонзавших в небо свои пирамидальные, покрытые снегом вершины.

Странствуя по холмистой астурийской земле, юный Рафаэль приобщался к жизни родного племени, учился старинному «бабле» горцев — астурийскому наречию. Словечками из этого простонародного говора он любил пересыпать свою речь к великому негодованию школьных учителей.

Достаточно взглянуть на Рафаэля, чтобы признать в нем сына Астурии. Он высок, строен, тонок в талий. Все движения, поступь сильны и плавны — это типичный горец. Круглая голова, мягкие линии лица — весь его облик характерен для астурийцев да еще их соседей басков.

Когда старый, седой Риэго и его подросток-сын, укутанные в грубые плащи, расположившись у обочины горной дороги, подкрепляли свои силы кукурузными лепешками с овечьим сыром и запивали скромную трапезу кислым яблочным вином, эту сцену можно было бы перенести во времена седой древности, за две тысячи лет назад. Но стоило прислушаться к их разговору, чтобы иллюзия пропала: отец с сыном вели беседу о Французской революции.

Великая драма, которая разыгрывалась по ту сторону Пиренеев, для старого Риэго была полна животрепещущего интереса. Подрастающих сыновей дон Эухенио мало-помалу посвящал в свои «крамольные мысли», навеянные Французской революцией.

— Да, сын мой, придет время — наш народ повесит эстремадурского колбасника и всех его приспешников! После этого нужно будет нам перестроить Испанию. Но как? Вот ведь даже французы не сумели удержать у себя республику… Я бы уж примирился хоть с Наполеоном, да только со своим.

— Что ж, отец, разве среди наших королей не было равных Наполеону? Ведь Испания некогда повелевала половиной мира!

— Скажу тебе, Рафаэлито, что в годы, когда почти весь свет принадлежал Карлу I, испанцам жилось очень трудно. Нам нужна не пустая военная слава, а лучшая жизнь для народа. Кто знает, может быть, среди детей безвольного Карла и найдется достойный принц, который встряхнет нацию, даст людям то, что принадлежит им по праву…

А что же самим испанцам делать, чтобы у нас установились справедливые порядки? Ждать, пока появится мудрый король?.. — Рафаэль с сомнением смотрит на отца. — Или нашему народу следует поступить с Карлом так, как они поступили со своим Людовиком?

— Я, мой мальчик, не потерял веры в нашу старую Испанию! Испанцы будут жить — с Бурбонами или без них. Короли уходят, а народ и страна остаются… Знаешь ли ты, что депутаты французов объявили всех людей равными от колыбели? Ты вот дворянин, но у последнего пастуха в Кантабрийской сьерре не меньше прав на жизнь и счастье, чем у тебя. Если ты поймешь это хорошенько, все твое будущее станет ясным, как майское утро.

Такие беседы, пусть и лишенные стержня, сильно будоражили юношу и рано развили в нем интерес к политической жизни родины. Они сыграли немалую роль и при выборе Рафаэлем жизненного пути. Шестнадцати лет закончил он городскую школу. Послать его в университет многодетной семье было не по средствам. Выбор оставался небольшой: идти в армию или надеть сутану.

Рафаэль избрал военную службу. Ему казалось, что в рядах армии он сможет быть полезным родине, когда, как говорил отец, «пробьет час решения ее судеб».

IV

ГАДЕНЫШ

Тщедушного своего сына Фердинанда, родившегося в 1784 году, Мария-Луиза не любила с его младенческих лет.

Все помыслы королевы устремлены были в то время на устройство карьеры любовника. Своего ничтожного супруга она крепко прибрала к рукам, и с этой стороны нечего было опасаться. Но рос наследник трона. Не вздумает ли он со временем вмешиваться в их дела?..

Королева и фаворит решили отгородить мальчика от двора глухой стеной. Для Фернандо были созданы строгие, поистине тюремные условия жизни.

Среди преданных ему людей Годой тщательно подбирал воспитателей для инфанта. Главная задача гувернеров и учителей — привить принцу чувство покорности, трепетного преклонения перед всемогущим доном Мануэлем.

Характер у инфанта ничтожный. Пойманный на какой-нибудь проделке, он нелепо лжет, отпирается, несмотря на явную вину. Перед угрозой наказания трусливо дрожит, плачет. Зато, когда может незаметно причинить кому-нибудь боль, он делает это с отталкивающей жестокостью. У него хранится целый арсенал предательских орудий: булавок, осколков стекла.

Изо дня в день мальчик испытывал на себе злобу матери, равнодушие отца, терпел бесконечные придирки гувернеров — и сжимался в комок. Когда случалось ему выходить из своих комнат, он словно попадал на вражескую территорию. Принц Астурийский крался по коридорам дворца, тесно прижавшись к стене, втянув голову в плечи, будто ожидал удара. Заслышав шаги, вздрагивал. Черные, как сливы, глаза мгновенно потухали, инстинктивно поджималась сильно выступающая, бурбонская нижняя губа.

В выборе воспитателей для своего узника Годой ошибся один лишь раз, но это была тяжелая ошибка. Он приставил к Фердинанду каноника Хуана Эскоикиса. Каноник оказался человеком способным, смелым и предприимчивым. Крепко поразмыслив, взвесив все «за» и «против», он решил поставить свое будущее на карту инфанта.

Эскоикису нетрудно было разжечь в юноше острую ненависть к его тюремщику и к бессердечной матери. Каноник не утаил от инфанта и народных толков о пленении «беззащитного наследника трона». Испанцы, уверял он, ждут не дождутся часа, когда возмужавший принц Астурийский освободит их от ига презренного временщика.

Фердинанду исполнилось восемнадцать лет, когда его женили на дочери неаполитанского короля Марии-Антонии. Энергичная молодая женщина поставила себе целью покончить с унизительным положением мужа.

Фрондирующие против временщика придворные образовали маленький двор инфанта. Нетерпеливый Эскоикис толкал их на открытое возмущение.

Но от глаз Годоя ничто не могло укрыться, и он вовремя принял надлежащие меры: Эскоикис был выслан в Толедо.