Ханс Киллиан - В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

– Да что вы, неужели русские посылают женщин на передовую?

– Конечно. По крайней мере, в полевые лазареты. Видимо, у них не хватает врачей.

Женщины-врачи в полевых лазаретах? Такого я еще не видел. Наши сестры работают только в больших военных госпиталях и в госпиталях, расположенных в глубоком тылу, а женщины-врачи – исключительно в тылу.

– Могу ли я осмотреть их?

Главврач указывает на закрытую дверь небольшой комнаты, куда поместили двух женщин. Он просит открыть. Втроем в сопровождении санитара мы заходим внутрь.

Тотчас же одна из русских вскакивает со стула. На ней военная форма – брюки галифе, на ногах сапоги, ее с трудом можно отличить от мужчины: худощавая, подтянутая, ни малейшего намека на женственность ни в бледных чертах славянского лица, ни в манерах; волосы коротко подстрижены. Она бросает в нашу сторону презрительный, упрямый взгляд. Перевязанная правая рука висит на груди. Как мне передают, никаких серьезных повреждений нет. По ее личному знаку, вшитому в униформу, можно понять, что по званию она старший лейтенант медсанбата.

Другая женщина лежит на кровати. В одежде. Она тоже смотрит на нас, на лице застыл немой страх, она дрожит, как перед смертью. До самых глаз она натягивает простыню, как будто наш вид внушает ей ужас. В ее больших темных глазах отражается неуверенность в том, что с ней будет дальше. Вероятно, это юное создание думает, что мы ее по меньшей мере изнасилуем или вообще расстреляем.

Я смотрю на нее, перевожу взгляд на другую, сравнивая обеих. Одна хладнокровна, замкнута, враждебна и преисполнена ненависти, при этом абсолютно владеет собой. А другая – просто раненое существо, раненая женщина, которая страдает от боли и при этом пытается держать себя в руках. У нее глубокая, гнойная рана мягкой части правого бедра. На личном знаке написано имя «Татьяна Семенова».

– Татьяна!

После того как я медленно произношу благозвучное русское имя, она выпрямляется. Знаками я пытаюсь объяснить, что хочу осмотреть рану. Она понимает и в ужасе сопротивляется, больше от страха, чем от стыда. С улыбкой, абсолютно спокойно, я смотрю ей в глаза, затем осторожно беру простыню, медленно стягиваю ее, без малейшего насилия, и поворачиваю девушку на бок. Удивительно, но она позволяет это проделать и совсем не сопротивляется. Чувствуется, что она доверяет нам и, словно терпеливый ребенок, лежит не шелохнувшись. Очень осторожно мы снимаем промокшую повязку, в то время как другая женщина, ненавистница, враждебным взглядом наблюдает за нами. Мы говорим тяжелораненой какие-то добрые слова, чтобы хоть как-то облегчить муки, потому что она по-прежнему чувствует себя растерянно под взглядами присутствующих мужчин.

Открытая рана занимает большую площадь. Санитар приносит чистый перевязочный материал. Я сам делаю перевязку. Должно быть, Татьяне больно, но она держит себя в руках. Я кладу свою руку ей на лоб, чтобы проверить температуру: у нее сильный жар. Внезапно я чувствую, что все ее внутреннее напряжение куда-то уходит, она расслабляется; и вся воинская выправка, навязанная ей, быстро слетает с нее. Всего лишь на долю секунды она устремляет на меня удивленный взор своих темных глаз, а затем закрывает их и устало откидывается на подушку, будто полностью доверившись. Она снова вернулась к своей сути, к своей природе девушки, молодой женщины. Тихонько я присаживаюсь на край кровати, потрясенный таким преображением.

Тут происходит нечто невиданное и неслыханное: она раскрывает глаза, подается ко мне всем телом, хватает мою правую руку и касается ее губами. Волнующий жест человеческой благодарности, ничего более. Беспомощно я смотрю на нее, застыв от неожиданности. Я чувствую себя неловко и быстро отдергиваю руку.

В то же самое мгновение другая женщина, коммунистка, как фурия кидается на молодую, несмотря на ее рану, ее боль, кричит на нее, ругается, угрожает – точно с цепи сорвалась. Доктор Михаэль и другой коллега бьются с ней, хватают за руки и отбрасывают назад. Я тоже вскакиваю с места, загораживаю кровать и начинаю орать на бешеную мегеру в униформе. Если не слова, то, по крайней мере, мои угрожающие жесты ей наверняка понятны. А главного врача я прошу незамедлительно отправить эту свирепую даму в лагерь военнопленных. Там срочно требуются русские врачи.

Ее выводят, дверь закрывается. Я остаюсь наедине с другой, мертвенно-бледной, которая лежит здесь в муках, полная отчаяния. Ее взгляд необычайно растрогал меня. Затем она поворачивает голову, прячет лицо в подушки и начинает безудержно рыдать.

Татьяна знает, что потеряла честь, свое лицо и что потом ее потребуют к ответу, отправят в Сибирь или вообще расстреляют… в то время как другая останется жить. Я чувствую, что мне нечем дышать. Повеял ледяной восточный ветер. Подавленный, я выхожу и оставляю ее одну.

Себеж

Себеж расположен на берегу очаровательного озера среди покатых холмов. В результате тяжелых боев город сильно пострадал. Разрушенные, спаленные дома, сломанные телефонные вышки, с которых гроздьями свисают спутанные провода, загораживают улицы. В нескольких сохранившихся на полуострове домах расположены два наших лазарета. У дверей одного из них стоит профессор Виганд. Мы сердечно приветствуем друг друга.

– Этот лазарет осматривать уже не требуется?

– Да, я тут уже побывал. Поезжайте в другой, а мне нужно дальше на север, в Опочку.

– Тогда сегодня вы берите на себя левый фланг армии, а я – правый. Согласны?

Он кивает.

– Так лучше всего, – замечает он. – Идут тяжелые бои. К северу от Себежа образуется большой котел. Там должны окружить несколько русских дивизий. Вы хотите что-то сказать? – прибавляет он.

– Да.

– И что же?

– Я думаю, нам следует издать общие указания для предотвращения газовой гангрены. Я постоянно обнаруживаю, что при обработке ран допускаются принципиальные ошибки. Каналы ран вычищаются и выскабливаются не полностью. Потом, эта вечная проблема с жесткими гипсовыми повязками. Вечно одно и то же. Конечность отмирает, и все – ампутация.

– Сделаем, – резко отвечает он. – Еще что-то?

Теперь настало время сказать ему. Медленно, стойко выдержав его ожидающий взгляд, я произношу:

– Я заказал сульфаниламид через главного врача армии для тех дивизий, за которые я отвечаю. И я его получу.

Он глубоко вздыхает:

– Вы все-таки настояли на своем. Так я и думал.

Абсолютно спокойно и беспристрастно я объясняю ему:

– Мы хотим выяснить, есть ли преимущество у сульфаниламида и стоит ли применять его при обработке ран. Кажется, при легочных ранениях он будет полезен. В соответствии с вашим пожеланием ваш район не будет обеспечен сульфаниламидом.