Игорь Олиневич - Еду в Магадан

…Не расстилая матраса, падаешь прямо на железные прутья. Сил нет ни на что. В голове всё ходуном. Саня заваливается следом. Еле живой, бледный как смерть. Ему плохо, тошнит. В камере гробовое молчание. Кирилл с Максом ещё так не попадали. Всем страшно. Да какое страшно?! Ужас проник в каждый атом тела и разума настолько глубоко, что все сидели молча, боявшись сказать хоть слово…

Я лихорадочно соображаю, что делать. Ситуация подошла к черте, переступив которую уважать себя уже невозможно. Ещё один шаг, и тогда что угодно станет возможным. Приходит четкое понимание того, что такого и близко допускать нельзя. Категорически. Нужно идти в отказ в самом начале, не собирать вещи. Если это будет не очередной прогон, а переселение в другую камеру, придёт дежурный. А так его никогда нет. Специально отсутствует, чтобы не быть свидетелем. Хитро придумали, сволочи.

На следующее утро дежурный спросил: «Ну кто ещё болен?».

А через несколько дней случился самый жёсткий пресс за всю эту чёрную зиму. Рёв стоял такой, что звук отчётливо доносился из спортзала, т.е. через две двери и центральный холл. Мы не могли ни читать, ни писать, ни играть, ни просто лежать. Кто-то ходил вперед-назад, кто-то отжимался. Несколько часов в ожидании, всё время открываются соседние камеры, но почему-то проходят мимо нас. Извне доносится крик: «лечь! встать! лечь! встать!…» Это кошмар. Никто не смотрит друг другу в глаза и только губы выдают: «Суки, твари, сволочи…». Ужин. Значит, нашу камеру пронесло. Но надолго ли? Чудо не случается дважды, в следующий раз обязательно зацепят».

В субботу с самого утра меня отвели к начальнику. Орлов, одетый по граждански, встретил меня радушно. Сразу же спросил меня: «Что вас тревожит?». Затем он прямо сказал что-то насчёт моего состояния и что ему поручено развеять «недопонимание».

«Ведь это всё не более чем театральная постановка, – говорил он доверительно-доброжелательным тоном. – Мы пристально следим за состоянием каждого, и уверяю вас, ничего никому на самом деле не угрожает». И добавил: «Главный враг – собственный страх. Не нужно делать поспешных действий и любую проблему можно решить вот здесь».

Я был в шоке. Каким образом это стало известно? Неужели все эти разговоры про психологический контроль не пустой разгон? Спрашиваю в лоб:

— Как вы узнали?

— По глазам, – серьезным тоном ответил гражданин начальник СИЗО КГБ.

12

Десятые числа февраля ознаменовались началом «потепления климата». Что-то явно произошло на воле, уровень пресса значительно снизился. Забеги с так называемым «личным досмотром» прекратились. Шмон стал мягче, более редким, с выводом в туалет по старинке.

23 февраля Кирилл упал с лестницы. По закреплённой масками привычке, он спускался вниз бегом с руками за спиной, не держась за поручни. Я впервые видел гематому на полспины. У Кирилла был болевой шок. Его трясло так, что он не мог ни нормально говорить, ни даже курить. В итоге его увезли в больницу. Судя по обрывкам разговоров между контролёрами, были и другие случаи. Так или иначе, на следующий день каратели орали на нас за то, что мы… передвигались бегом и не держались за поручни!!! С каждым днём мы всё реже и реже видели масок, и, наконец, к началу марта их не стало вовсе.

С плеч будто камень свалился. Стало легче дышать. Больше мы не ходили по дворику кругами строем, хотя неоднократно слышали, как это заставляли делать соседей. Дифференцированный подход сохранился, но стал утонченнее.

Интересно наблюдать, как в условиях роста властных полномочий меняются рядовые исполнители. Из вежливых и добродушных некоторые становились откровенными скотами. Как, например, парочка, запомнившаяся всем: Вася и Лягушка. Последний однажды выцепил меня на продол к маскам только потому, что я не встал при открытии дверей. Поставили на растяжку, обступили гурьбой. Жаба врезал по ноге так, что я чуть устоял. Было видно, что эти двое хотят доказать маскам, что они тоже «крутые пацаны». Лошьё печальное, уже через месяц ходили по струнке. Были и те, кто не ступил на тропу оскотинивания, остались людьми. Но всё равно нужно понимать, что шестёрка есть шестёрка. Эти, самые порядочные, всё равно должны выполнять приказы. Пускай они сами и не проводили экзекуций, но при этом вели нас к тем, кто проводил. Проблема не в людях, проблема в системе, что позволяет творить беспредел.

Саню и Кирилла осудили. Молчанов отхватил трёшку, а Кирилл либо «химию»[19], либо условно: в камеру он уже не вернулся. Нас это даже немного отрезвило: оказывается, у этой подводной лодки есть выход. Что примечательно: ни тот, ни другой так и не получили возможности встретиться с адвокатом.

Примерно тогда же мы узнали, что Михалевич – один из «декабристов» – заявил о пытках в «американке» и дал деру в Чехию. С удивлением прочитали (нам стали приносить «БелГазету»!), что этот ход вызвал некоторую критику в его адрес. Видимо, кто-то не понимает, что жизнь политбеженца не сахар. Чужая страна, чужие люди и надежда вернуться только одна: смена режима. Каждый день мы загибались в этом аду и неизвестно, до чего бы дошло, если бы не этот его самоотверженный поступок. За это спасибо от многих узников красного дома того времени!

Была назначена прокурорская проверка, правда, липовая.

Однако, на тот момент меня больше волновали другие новости, просочившиеся, несмотря на почти полную изоляцию. Все эти месяцы меня терзали мысли о моих друзьях. Смог ли укрыться Дима, как держатся Саша и Коля (с Молчановым я послал им на «Володарку»[20] устное сообщение), и что будет делать Денис. Если все другие, кто дал показания, были для меня людьми посредственными, то с этим человеком ситуация была принципиально иной. Давным-давно мы познакомились на панк-сэйшне и сразу же попали в крупную передрягу с фашистами: за срыв концерта Toro Bravo мы ответили прямо на октябрьской площади Минска силой в 150 человек. В те годы (конец 90-х – начало 2000-х) рождалась некоммерческая музыкальная сцена – D.I.Y.[21] – и она нуждалась в защите, так как ультраправые не терпели людей, открыто говорящих «Расизм – дерьмо» и «Смерть фашизму!». Каждый день на улицах шла невидимая война, постоянно происходили какие-то события: концерты, тусовки, собрания, стычки, крупные столкновения, политические акции. Это был мир, которым мы жили, за который мы сражались, который обогатил и сформировал наши личности, и который закалил наш характер, бескомпромиссность и волю к победе. Так что за те годы нам выпало многое пережить и пройти вместе. И хотя два-три года назад я отошёл от субкультуры, а Денис, наоборот, сконцентрировался на околофутболе, но друг друга из виду мы не теряли и в нужный момент помогали друг другу. Особенно в последний год, когда у меня случились жёсткие утраты в личной жизни, и мир стал совсем серый, а характер – чёрствый. Тогда именно общение с Денисом помогло преодолеть эту чёрную полосу. По жизни немного друзей можно назвать друзьями. Но, когда попадаешь в тюрьму, то понимаешь, что их еще меньше, чем предполагал. К тому моменту стало ясно, что его показания никакой роли не сыграют. Вполне достаточно слов Веткина, но ведь дело не в них, не в приговоре, а в принципе, что сильнее: страх или дружба? Какой бы ни был срок, он пройдет, а верный друг останется навсегда. Меня изгрызали сомнения, но я верил. И потому, когда долетела весть, что мой близкий друг (Денис) в интернете выложил ролик с отказом от показаний и свалил за бугор, я дня три ходил в эйфории. Не всё ж этим гадам пить нашу кровь! Пусть давят и пугают сколько хотят, но есть вещи, которые им не по зубам. Настанет тот день, когда эти человеческие ценности сломают хребет этой презренной власти.