Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

чем нужды не имела, раненые получали пользование, покой и облегчение.

Оконча историческое, подошло и романическое: пред отъездом своим вошел ко

мне поручик Тилинг. Он говорил мне, что казаки взяли у него часы и деньги,

но что он, зная право войны, на это не в претензии, а просит только, чтобы

ему возвратили кольцо им любимой женщины. Увы! и ах! - я всегда склонен был

к чувствам, обуревавшим душу г. Тилинга! Сердце мое может включить в каждую

кампанию свой собственный журнал, независимый от военных происшествий.

Смешно сказать, но любовь и война так разделили наравне прошедшее мною

поприще, что и поныне я ничем не поверяю хронологию моей жизни, как

соображением эпох службы с эпохами любовных чувствований, стоящими, подобно

геодезическим вехам, на пустынной моей молодости. В то время я пылал

страстью к неверной, которую полагал верною. Чувства узника моего

отозвались в душе моей! Легко можно вообразить взрыв моей радости при

встрече с человеком, у одного алтаря служившим одному божеству со мной. Я

обещал ему стараться удовлетворить его желание, и по отправлении его в

Юхнов, когда возвратился разъезд, в котором были казаки, взявшие его в

плен, я был столько счастлив, что отыскал не только кольцо, но и портрет,

волосы и письма, ему принадлежавшие, и немедленно отослал их к нему при сей

записке: "Recevez, monsieur, les effets, qui vous sont si shers;

puis-sent-ils, en vous rappellant l'objet aime, vous prouver, que, le

couraqe et le malheur sont respectes en Russie, comme partout ailleurs.

Denis Davidoff, Partisan"[32].

Сей Тилинг жил до 1814 года в Орле, где всегда с благодарностью, но еще

больше с удивлением рассказывал о сем приключении, как рассказывают о

великодушии некоторых атаманов разбойников. Впоследствии я узнал, что,

устав, подобно мне, менять предметы любви с каждой кампанией, он при

заключении общего мира заключил законный союз с последней им любимою

женщиною и променял кочующую жизнь гусарскую на философическое уединение,

променял фантасмагорию на существенность.

Пятого числа партия пошла в Андреяны. Там я узнал, что неприятельский отряд

разделился надвое. Одна часть находилась в одной деревушке в направлении к

селению Крутому, а другая - в Лосмине, что возле Вязьмы. Мы немедленно

выступили к Крутому.

Отряд в сто человек, с хорунжиим Бирюковым, отправлен был к селу Белыщину.

Ему велено было остановиться у этого села скрытно и посылать разъезды

вправо и влево, чтобы заслонить нападение мое на неприятеля, расположенного

близ Крутого. Вся же партия пошла поспешно к последнему селу, забирая

влево, чтобы сохранить сообщение с Бирюковым и, в случае удачи, отбросить

неприятеля в противную сторону той, где находилась другая часть оного.

Неопределительность в расстоянии от Андреян до деревушки, находящейся близ

Крутого, была причиною, что вместо того, чтобы нам прибыть часа за два

перед вечером, мы прибыли тогда, как уже было темно. Надо было решиться:

или отложить нападение до утра, или предпринять ночную атаку, всегда

неверную, а часто и гибельную для атакующего. Всякое войско сильно взаимным

содействием частей, составляющих целое, а как содействовать тому, чего не

видишь К тому же мало .таких людей, которые исполняют долг свой, не глядя

на то, что на них не глядят. Большая часть воинов лучше воюет при зрителях.

Сам Аякс требовал денного света для битвы. Я знал сию истину, но знал также

и неудобства отлагать атаку до утра, когда ржание одной лошади, лай собаки

и крик гуся, спасителя Капитолия, - не менее ночной атаки могут повредить

успеху в предприятии. Итак, с надеждой на бога, мы полетели в бой.

Мелкий осенний дождь моросил с самого утра и умножал мрак ночи. Мы ударили.

При резервном полку оставалась пехота. Передовая неприятельская стража,

запрятанная под шалашами, спокойно спала... и не проснется! Между тем

Храповицкий и Чеченский, вскакав в деревушку, спешили несколько казаков и с

криком "ура!" открыли огонь по окнам. Подкрепя их сотней человек пехоты и

взяв две сотни казаков из резерва, я бросился с ними чрез речку Уду, чтобы

воспретить неприятелю пробраться к Вязьме окружною дорогою. Мрак ночи был

причиною, что проводник мой сбился с пути и не на то место привел меня, где

обыкновенно переезжают речку. Это принудило нас спуститься как попало с

довольно значительной крутизны и кое-как перебраться на ту сторону. Не зная

и не видя местоположения, я решился, мало-помалу подвигаясь, стрелять как

можно чаще из пистолетов и во всю мочь кричать "ура!". К счастию,

неприятель не пошел в сию сторону, а, обратясь к Кикину, побежал в

расстройстве по дороге, которая лежит от Юхнова к Гжати.

Мы гнали его со всею партиею версты четыре. Тут я отрядил сотню казаков

вслед за бегущими и велел преследовать их как можно далее, забирая влево,

дабы быть ближе к партии, и потом держаться дороги между Вязьмою и

Царевым-Займищем, куда я намеревался прибыть после поиска на Лосмино.

В сем деле мы взяли в плен одного ротмистра, одного офицера и триста

семьдесят шесть рядовых. А так как по случаю ночной атаки я велел как можно

менее заниматься забиранием в плен, то число убитых было не менее пленных.

Перевязав последних и отослав их, по обыкновению, в Юхнов, я дал вздохнуть

лошадям и, отправя пехоту в Ермаки, выступил к Лосмину. Направление мое

было на Белыщино, дабы, во-первых, соединясь с Бирюковым, заменить отрядом

его сотню казаков, посланных в преследование неприятеля; во-вторых,

получить от него сведения о неприятеле, находившемся в Лосмине, и,

в-третьих, обратясь к Деревещину и Красному Холму, прийти от стороны Вязьмы

в тыл к неприятелю и пасть на него как снег на голову.

Предположение мое совершилось бы во всей точности. если б неприятельские

фуражиры, находившиеся в селе Сергенкове, не приметили моей партии и не

бросились бы в Лосмино для уведомления своего начальника о шествии моем.

Доброконные наездники мои погнались за этою сволочью, но так как мы были

двадцать четыре часа в походе, из коих два часа - в драке, то лошади наши

весьма ослабели, что дозволило нескольким фуражирам уйти и встревожить

отряд, обреченный на гибель. Между тем мы подвигались рысью к дороге, что

идет из Вязьмы в Лосмино. Рассветало; дождь не переставал, и дорога