Илья Стогоff - Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет

Открылся модный подвал в ночь на новый 1912 год. И первое время ничего из ряда вон тут не происходило. Но по набережным и проспектам ползли слухи. Одна из завсегдатайш вспоминала позже: «По городу шептались, будто всех гостей тут наряжают в звериные шкуры и предлагают ползать на четвереньках да лакать вино прямо из бочек». Поглазеть на разврат богемы в «Собаку» заезжали состоятельные граждане и первые красавицы столицы. Вскоре в «Собаке» было уже не протолкнуться.

Много лет спустя поэт Михаил Кузмин писал:

Сперва приезжали посторонние личности и кое-кто из своих, кто были свободны. Косились, говорили вполголоса, бесцельно бродили, скучали, зевали, ждали. Потом имела место, так сказать, официальная часть вечера, состоявшая из одного-двух номеров, а иногда ни из чего не состоявшая. Все настоящие ценители местной жизни смотрели на эту часть как на подготовку к следующей, самой интересной.

Когда от выпитого вина, тесноты и душного воздуха создавалось впечатление, что уж здесь-то стесняться нечего, у людей открывались глаза и души, освобождались руки и языки. Вот тогда-то и начиналось самое настоящее. Все счеты, восторги, флирты, истории, измены, ревности, поцелуи, слезы – все выходило наружу. Это была повальная лирика, все заражались одновременно. И каждая ночь заканчивалась тем, что кто-то уезжал в очень странных комбинациях, а кто-то ревел во весь голос, ничего не понимая.

А в самом конце вечера два-три человека храпели по углам, еле знакомые друг с другом посетители открывали соседу самые сокровенные тайны, а луч солнца пробивался через вечно запертые ставни и тщетно пытался разжечь давно потухший камин.

Насчет «странных комбинаций» Кузмин подметил точно. Любовные узелки, завязывавшиеся в артистическом подвале, выглядят, на сегодняшний взгляд, и вправду очень странно.

«Бродячая собака» задумывалась как место для театралов. Но достался подвал исключительно поэтам. Литераторы постарше: все эти Мережковские, Бальмонты, Вячеславы Ивановы – в «Собаку» если и заглядывали, то разве что одним глазком. Место подмяла молодежь. Маяковский шокировал своими стихами и тем, что уже к двадцати двум годам во рту у него не осталось ни одного не сгнившего зуба. Мандельштам «вечно вавилонствовал у барной стойки, требуя невозможного: дать ему сдачу с червонца, потраченного в другом месте».

Постоянно бывала в «Собаке» и Ахматова. Правда, ездить сюда она предпочитала не с законным мужем Гумилевым, а с подружками. Подружек было несколько, и все они были редкими сучками.

Самой яркой звездой «Собаки» была актриса и модная колумнистка Паллада Богданова-Бельская. Репутацию светской львицы ей принес 1909 год: тогда из-за любви к Палладе застрелились сразу двое молодых людей.

Сперва погиб сын покорителя Туркестана, генерала Головачева. Он жил в доме напротив, и иногда девушка дразнила его, переодеваясь при раздвинутых занавесках. Шутка закончилась плачевно. Как-то юноша все-таки позвонился в дверь Богдановой и попросил соседку выйти к нему, а когда она отказалась, выстрелил себе в сердце. Вторым самоубийцей стал внук драматурга Островского. С этим у замужней на тот момент Паллады вроде бы даже были какие-то отношения. Но всем подружкам девушка рассказывала, что отдаваться этому зануде ей скучно. Когда слухи дошли до молодого человека, тот пригласил Палладу к себе и застрелился в тот момент, когда она открыла дверь.

Второй подружкой Ахматовой была Ольга Глебова-Судейкина. Тоже двойная фамилия, тоже очень свободные взгляды, тоже погибший возлюбленный. Судейкина встречалась с юным гусаром по фамилии Князев. Но нечасто, так как основным возлюбленным Князева был поэт Михаил Кузмин. Ольга нравилась ему тем, что красивая, и тем, что девушка, а Михаил – тем, что умный и еще ласковый. Не в силах разрулить эти сложные отношения, Князев как-то тоже взял да и выстрелил себе из браунинга в грудь.

На фоне подружек скромница Ахматова выглядела бледно. То есть любовников обоих полов у нее, конечно, хватало. Но счеты с жизнью из-за нее никто не сводил, да и ярких имен среди возлюбленных было немного.

Сама Ахматова считала, что дело это поправимое. Не реже трех-четырех вечеров в неделю она проводила в «Собаке» и верила, что самые главные достижения у нее еще впереди.

4

Арт-кафе «Бродячая собака» давно превратилось в миф. О заведении написаны десятки книг, и новые выходят каждый год. При этом существовал-то кабачок меньше пяти лет, а если точнее, то и вовсе четыре с небольшим.

Поэт Пяст писал:

Благодаря «Собаке» мы стали совсем ночными. Последние месяцы тут было открыто уже не только по средам и субботам, как в начале, а пять дней в неделю, а то и каждую ночь. И всем нам – Мандельштаму, мне – всем вообще, стало мерещиться, будто именно тут, в «Собаке», сосредоточен весь мир. Что нет мира, нет иных интересов, нет никакой другой жизни, а только эти кирпичные стены…

Просидев несколько лет подряд в подвале, петербургские литераторы прозевали все самое интересное: начало Первой мировой, триумфы и поражения на германском фронте, переименование столицы в Петроград, начало массовых беспорядков. Игнорировать политические новости – это вообще характерно для петербуржцев. Падение советской власти семьдесят лет спустя и переименование города назад в Петербург у нас тут тоже никто не заметил.

Город менялся, а поэтам было плевать. Когда началась война с Германией, по городу прокатилась волна погромов. На окраинах не осталось ни одного не разграбленного магазина, принадлежавшего немцу или еврею с немецкой фамилией. Разъяренная толпа ворвалась даже в немецкое посольство на Исаакиевской площади. Дошло до того, что стоявшую на крыше посольства чугунную колесницу патриоты скинули в Мойку, и, говорят, торчащие из ила на дне конские ноги можно разглядеть там и до сих пор.

Потом, наконец, указом градоначальника «Собака» была закрыта. Первый раз за четыре года завсегдатаи выбрались на свежий воздух и протерли глаза. Мир вокруг выглядел непривычно. Настолько непривычно, что поэты махнули на него рукой, открыли за пару кварталов от «Собаки» новое заведение (оно называлось «Приют комедианта») и уж там тусовались до тех пор, пока страна не развалилась окончательно. Пала монархия, из эмиграции вернулись Ленин и Троцкий, вспыхнул и погас корниловский мятеж, матросы штурмом взяли Зимний, а поэты все пили, все ухаживали за барышнями, все читали осоловелым слушателям свои бессмертные строки.

Через две недели после захвата власти большевики обратились к деятелям искусств с предложением поучаствовать в их начинаниях. Комиссар народного просвещения Анатолий Луначарский лично разослал литераторам, художникам и театральным режиссерам приглашение. Офис Луначарского находился тогда прямо в Зимнем дворце. В коридорах дворца стояли флорентийские вазы, в которые революционные матросы справляли большую нужду. Несколько гобеленов солдаты из охраны изорвали на портянки. А комиссар Луначарский сидел посреди всей этой красоты и мечтал о построении культуры будущего.