Дневник Распутина - Коцюбинский Даниил Александрович
Кинулся я к Б[елецком]у. Что хошь делай, а выручай, потому с пьяных глаз… Баба шлюха вырвала.
Докатилось дело до проклятого Хвоста73, а он и рад, ему бы одним концом по моей голове, а другим по Белецкому].
Только врешь – ты хитрый, а я сильный. Вот.
Добился бумажки от Мамы. Она через Ольденбургского]74, чтоб этого генерала к черту через границы не пущать… Пущай теперь в тюрьме попищит за дело. Не лезь через шлюху к Господу. Вот.
Третье апреля. Как подумаю, так Питер супротив Москвы монастырь. Тут прямо Бога Тешим, а там… что золота, что вина, что баб – так тошно… А орудуют кто?
Не купцы бородатые, не дворяне важнющие… а пара выкрашенных шлюх. Польские графья без портков… ну и княгинюшки, из полюбовниц которые… А всех лучше работают бляди крещеные. Люблю их за разум, за жидовскую увертку.
Меня вызывали…
Пили… пели… поганили. Где ели, там и срали… а я все жду, пускай, думаю, скажут, зачем звали, неужели своих еб…. мало, неужто паскудить без меня некому?
Выяснили…
Главное, как-то с десяток жеребцов купеческого большого роду тут оставить, чтоб и погоны, и крестики, да в тылу. За двух таких двадцать козырей дали. На них большие доносы были. Потом два подряда устроили: одному на шапки – двадцать пять козырей отчислил, а другому на валенки семьдесят дал… Ну и таку мне соболью шапку и бобров таких принесли, что Бел[ецкий] сказал, что в Нижнем на ярмонке их для показу держат.
Приехал домой, а тут Варварушка75-дура за тако дело два козыря дает. Послал к черту. Вот.
Вчера послал в Москву телеграмму княгинюшке Тене-ш[евой]76 – тоже блядует, а играет на чистоту.
Не люблю я таких. Я ей одно дело сделал, а от нее и понюшки мне не надо. Только сдержи слово. Обещала дать весточку из одного собрания, которое у Сестрицы77 было.
Известно мне, что Сестрица сказывала, что она вместях со своим дядькой прищемит меня. Будто они порешили потребовать от Папы, чтобы меня сослали.
Я-то знаю, что дело пустое, а все же должен был через Аннушку передать Маме список лиц, кои в этом деле интерес имеют.
Ну и княгинюшка Тениш[ева] пообещала этот списочек достать. Ну а потом повернула спину и показала княжий задок. Ну я послал ей таку телеграмму: «Радуюсь за откровение, обяжен за ожидание… И целую свою дорогую. А об деле не хлопочи. Я не князь, слово держать умею».
А дело у нее большое. Ловкая баба. Тоже большую махинацию раздула. На нее, почитай, три губернии работают: ткут разные тонкие полотна, шьют, вышивают, кружева плетут, всякие хуевинки. Работают бабочки до слепоты. А она на мужицкой слепоте три тысячи десятин земли купила.
Слепнут бабы. В глухих деревнях ни керосину, ни свечки: работают при каганце, при лучинушке. Работают девки, бабы, детвора. Что больных развелось, сказать не можно. А ежели за такой окаянный труд выработает бабенка пятнадцать целковых в месяц, так за княгинюшку свечу за гривенник поставит.
А работают-то как? Встают на досветках, это, почитай, в четыре, в пять часов, не разгибая спины до утра сидит. Утром мало-маля [поспали?] опять за работу до темноты. Глядишь, через три месяца слепнуть начнет. Вот.
А княгинюшка эти шитки да кружева в заграницы посылает, особенно в Америку. А оттуль тысячи получает. Бабенки слепнут, а она в Ярославской губернии третье имение покупает.
Прознал я про это и говорю паскуде княгине-то этой: «Ты бы хоча больницы построила, да керосином снабдила».
А она сука отвечает: «В больницах только народ балуется, а от керосину копоть пойдет, работа портится. А эту работу не стирая посылают».
Вот гадюка, пущай слепнут, а ей что – народу много, все не ослепнут, ей на издевку хватит.
Паскуда, а тоже, в благодетельницы лезет.
«За меня, – говорит, – сколько деревень Бога молят». Погоди, думаю, может скоро помолятся за упокой.
Митя Руб [инштейн]…
Это было после летняго Миколы. Подвел меня Митя78.
Мне на Митей не везет. Митя – святой плясун79, тогда, у Гермогена, меня чуть не искалечил, как схватил за… так чуть не изуродовал. Даром, что плясун, а в ем сила большая. Пальцы, что грабли, хватил это он меня, апосля ежели не Бадьма, так калекой бы остался.
А теперь этот Митя Руб [инштейн]… Голова у него здоровая, мозговитый парень, только рискуя большой – лезет в огонь, не глядя, а сам смеется: «Моряку, – говорит, – по морю плыть, так погоды не бояться». Вот.
Приехали это – Митя, Алексеев80, еще шлюху привезли свою, вина корзину, все такое… Поехали на Дворянскую, к этой Цезаревой81. Пьянство большое было, а я смерть не люблю эту Дворянскую улицу: там человека, как соринку, подметут, никто не услышит и не увидит.
Митя все насчет Антония82 ворчит, уж очень ему Питирима83 нужно устроить, а [та]м пока туго.
Питие шло большое, пляска. Вдруг вбегает Соничка84 и говорит: «Скорее прячьте Г. Е… и какие-то двое с левольвертами и все такое…»
Я уж не дослушал, кинулся к двери: без шапки пустился. Как добежал до угла, не знаю. Сел в пролетку. А их трое за ними. Только на Невском дух перевел.
Приехал домой, нахлобучил Ком[иссаро]ва85.
«Что ж, – говорю, – сукин сын, морды набью. Где ж твои собаки? Почему их нет, когда надо?»
А он тако слово кинул: «Не моя вина, ежели Д[митрий] Л[ьвович]86 их отослал. Сказал, что ты распорядился, что им быть в Вилле Родэ».
Никак не могу понять, для чего Мите надо было такую муру затевать.
Одначе решил ничего ему не говорить… Сказал Аннушке, чтобы она через внутреннюю охрану, там моих десять человек имеется, полное расследование повели. Что, как и почему.
Написал Папе
Третий день Мама в слезах измывается. Большая обида вышла через Н. П.87
Сказывала Аннушка, что Мама чегой-то боится со мной встретиться. Ничего не понимаю.
Велел Аннушке проследить.
Оказалось, от Папы ей тайное послание было, в коем он пишет, что ежели не будет мне – Григорию – конца положено, то он – Папа – боле домой не вернется и свои меры примет.
Такое строгое письмо он еще впервые пишет. Не иначе, как Старуха88 науськала.
А Папа, известно, скажет – что в лужу перднет.
От этих его слов с Мамой такой припадок случился, что два часа в бесчувствии лежала. Два раза Аннушка мой платок клала на лоб: действия никакого. Только как в третий раз положили – очнулась и велела Аннушке мне обо всем рассказать и еще велела мне в тайности ее повидать у Знаменья, потому у Аннушки не можно. Там столько глаз, что ничего не скроешь.
А узнал обо всем, послал я Папе телеграмму: «Над твоим домом вороны каркают, гром гремит. Большой ливень, были слезы. Но не будет гроба, ибо родится радость великая. Молись Богу, я за тебя молюсь. Рожь будет колоситься, будет сочный колос».
Мама решилась
Это было после Покрова89, отовсюду вести плачевные. А папа как бык уперся: «Не буду кончать войны до победного конца».
А я сказал Маме, что победный конец может корону с головы сорвать, а посему надо спасаться. А спасение у нас под рукой.
От принца Ген.90 такие есть вести, что ежели временно оттянуть западный фронт… и принять ту распланировку, кою он прислал… то получится така штуковина, что либо в огонь, либо в воду, и тогда Папа, не дожидая крикунов из Сумасшедшего дома на Таврической, должон будет согласиться на перемирие.
А этим перемирием ужо воспользоваться надо.
Мама распланировку к себе затребовала.
С ей, окромя старика, еще двое всю ночь просидели.
Наутро был у Аннушки. Пришла Мама. Мертвой краше.
Опустилась передо мною на колени и сказала: «Я решилась».
Потом было много слез. Она все как в огне лопотала, а что ежели Папа в гневе окажется. Видя такое ее положение, я ей велел сию бумагу задержать. Случилось такое, что я велел сие решение уничтожить, а почему, сие должно объяснить…
