Фрау Томас Манн: Роман-биография - Йенс Инге
Тем временем молодой человек из Любека — за которым, благодаря восемнадцати тиражам «Будденброков» и успеху новеллы «Тонио Крёгер», с любопытством следил весь Мюнхен, успешно вжился в «новую роль знаменитости»; теперь у него уже не было сомнений в том, что он завоюет симпатии всех членов семьи Прингсхайм. Ему же нравилось все семейство целиком, однако больше всех — но кого это удивляет? — он тяготел к Катиному брату-близнецу Клаусу: «необычайно жизнерадостный молодой человек, холеный, образованный, любезный — ярко выраженный нордический тип».
Работа, слава, со всех сторон восторженные отзывы, к тому же Томас Манн обласкан вниманием матери и брата своей избранницы — блестящий расклад. «У меня такое впечатление, что я буду желанным в семье. Я — христианин, из хорошего рода, у меня есть заслуги, которые сумеют по достоинству оценить именно такие люди».
А что же главная героиня — Катя? Любила ли она своего поклонника, эта «маленькая еврейская девочка» с «черными, как уголь, глазами», миловидная, с бледным личиком в обрамлении темных волос? Томас Манн непрестанно наделял своих героинь ее чертами: таковы Шарлотта Шиллер, Имма Шпёльман, Мари Годо.
Как бы там ни было, но, судя по всему, она сочла этого молодого человека с дальнего Севера довольно интересным. Во время разговоров на разные темы выяснилось, что у них одинаковые увлечения, в первую очередь — это велосипед. Он разъезжал по деревням, еще когда водил дружбу с Эренбергом, она предпочитала одна или в сопровождении братьев гонять по улицам Мюнхена, как и ее мать, которая с давних пор освоила этот вид спорта и описала в увлекательном эссе, опубликованном в «Фоссише цайтунг», обязательную для того времени процедуру сдачи экзаменов: «Я была одной из первых дам, ездивших на велосипеде по улицам Мюнхена. Тогда, в конце восьмидесятых годов, это было отнюдь не просто. Меня обязали принести в полицию письменное разрешение от мужа и повелителя, где указывался бы мой возраст, вероисповедание, а также фамилия и сословие; кроме того, вероисповедание родителей, и если все сведения соответствовали действительности, мне позволялось в назначенный день сдавать официальный экзамен, который проходил — тоже в строго определенное время — далеко за городом на трассе с крутыми виражами и прочими изощренными каверзами. С бьющимся сердцем я вскочила на велосипед, выдержала экзамен, разозлилась на свою „свиту“ из членов экзаменационной комиссии и гордо отправилась в первую поездку по городу в сопровождении четырнадцатилетнего сына».
Удаль и кураж, проявляемые по отношению к чиновникам, как доказывает знаменитая сцена в трамвае, были свойственны и дочери Хедвиг, Кате, что до необычайности импонировало ее будущему мужу: «Я всегда утром и вечером ездила в университет на трамвае, и Томас Манн тоже часто ездил этим маршрутом, — рассказывала много лет спустя своим интервьюерам пожилая дама. — Мне предстояло сойти на углу Шеллингштрассе и Тюркенштрассе. […] Едва я поднялась, чтобы выйти, как ко мне подошел контролер и говорит:
— Ваш билет!
Я в ответ:
— Я как раз выхожу.
— Предъявите ваш билет!
Я опять отвечаю:
— Я же сказала вам, что выхожу, а билет только что выбросила, потому что выхожу здесь.
— Предъявите билет! Ваш билет, я сказал!
— Оставьте меня наконец в покое! — воскликнула я и на ходу спрыгнула с трамвая.
Тогда он крикнул мне вдогонку:
— Ну и убирайся отсюда, фурия!
Эта сцена привела в такой восторг моего мужа, что он решил, не мешкая, познакомиться со мной, поскольку уже давно мечтал об этом».
Если бы свидетелем подобного инцидента был какой-нибудь расторопный чиновник, сия история могла бы иметь для фройляйн Прингсхайм довольно неприятные последствия, ибо запрыгивания на ходу в трамвай, равно как и выпрыгивания, уже не один год занимали мюнхенскую общественность. И как раз в июне 1901 года газета «Альгемайне цайтунг» статьей «Жгучий вопрос» положила начало жаркой дискуссии на предмет того, почему «публика», «вопреки существующему предписанию полиции», не отказывается от «этой столь опасной привычки», ее не пугают «даже многочисленные несчастные случаи». В газете были подробно описаны все технические детали новой конструкции платформы, не позволявшие выпрыгивать на ходу, что однако успеха не имело. Ибо, хотя эта проблема долгие годы помогала заполнять пустые полосы в местной газете и заставляла городские комитеты не раз и весьма обстоятельно заниматься этой темой, в студенческие годы Кати Прингсхайм, очевидно, все оставалось неизменным.
Однако студентка с Арчисштрассе была, по всей видимости, не только бесстрашной «прыгуньей» с трамвая, но и отличной и самоуверенной велосипедисткой. Правда, ее юный возраст не позволил ей вместе с родителями и тремя старшими братьями отправиться «по бескрайнему миру»[41] на велосипедах (до Норвегии), но зато благодаря частым семейным прогулкам по окрестностям города она настолько хорошо овладела ездой, что могла без труда обогнать своего жениха на подаренном ей родителями «быстроходном американском „клеверленде“». Потерпевший поражение юный жених трансформирует впоследствии этот эпизод, чтобы он звучал более литературно: автор заменит «обыкновенный вульгарный велосипед» лошадью, а себя возвеличит до «Королевского высочества» Клауса Генриха, который домогается руки американской принцессы Иммы Шпёльман. В реальности же «принц фон дер Траве» скорее больше использовал свои общепризнанные литературные таланты, а не спортивные качества, чтобы предстать перед своей возлюбленной в выгодном свете. Он писал «удивительно прекрасные письма», которые, «естественно, производили впечатление» на адресата, потому что, как признавала позднее Катя Манн, «он умел писать».
Писать он действительно умел. Ну а если к тому же говорить откровенно, он никак не походил на «неженку», как несколько лет спустя его охарактеризовала теща в одном из мартовских писем 1907 года, адресованном ее юной подруге Дагни Ланген-Сатро («муж Кати — настоящий неженка»); Томас Манн делал все, чтобы понравиться. Ясно сознавая, что только к сильному и уверенному в себе приходит успех, он дал понять своей возлюбленной, что, прося ее руки, по «своему происхождению и личной значимости» он вправе надеяться на ее согласие: «Вы не можете не понимать, что, безусловно, не опуститесь на ступеньку ниже и, безусловно, не окажете мне благодеяние, если когда-нибудь перед всем миром возьмете в свою руку мою, в мольбе протянутую Вам».
Потом лирический накал снижается, и он подшучивает над ней, говоря, что, дескать, очень ревнует ее к научной деятельности и потому был бы «чертовски рад», если бы она хоть на чуточку охладела к фолиантам по физике. Вне всяких сомнений, поэтичные и утонченные письма доказывают, с каким умом действовал этот художник-обольститель, идя по стопам Кьеркегора: тут нечто в классическом стиле, там — в романтическом и мечтательном: «Временами — вокруг должно быть абсолютно тихо и темно — я необычайно четко вижу Вас перед собой, исполненную таинственной жизни, и ни один совершенный портрет не в силах передать этого таинства Вашей красоты; и тогда, в испуге, я замираю от радости. […] Я вижу окутывающую Ваши плечи серебряную шаль, жемчужную бледность Вашего лица в обрамлении черных, как смоль, волос, […] мне невозможно выразить словами, сколь совершенной и удивительно прекрасной я Вас вижу!»
Но какими бы превосходными, — иногда категоричными, порою ювелирно отточенными, потом снова пьянящими своей искренностью ни были эти письма, равно как и его превосходные литературные опусы, Катя Прингсхайм медлила. Проходили дни, недели, он даже консультировался у невропатолога. Тот рассказывал о так называемом «страхе принять решение», типичном симптоме в подобной ситуации, и настоятельно рекомендовал не торопиться и бережно относиться к чувствам девушки. Ежели возлюбленный не будет действовать с большей дипломатией и сдержанностью, то, как доказывает его личный опыт, ничего из помолвки не выйдет.
